![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
pavel_slobУнна-Массен - 4
Это был первый чиновник, с которым мне пришлось разговаривать. Потом их будет сотни. Разные лица, различные проблемы, но у всех у них были одни глаза, как будто бы на фоторобот различных людей приклеивали одни и те же глаза: пустые и безразличные. Они, бюрократы, как будто не видят тебя, твоих проблем, их интересуют бумаги лежащие перед глазами, и важно только то, что в них написано. Конечно, есть и те, кого эмигранты просто называют «человек хороший», это высшая похвала, но таких мало, их единицы, и если эмигрант попадет к такому, то в тайне молится за здоровье такого чиновника, прекрасно помня русскую пословицу о метле, которая по новому метет, а никто не хочет под такую метелку попадать.
А вообще немецкий бюрократ – пустая, безразличная машина. У них есть одно выигрышное преимущество перед «есенгойскими», коллегами. Об этом может мечтать каждый на одной шестой части суши, но мечты останутся мечтами… Немецкий чиновник неувольняем. Никогда! Бюрократная жизнь – это пожизненная работа, но говорят, что чиновник – это состоявшийся неудачник, двоечник и троечник по нашим оценочным системам. Человек ни к чему не стремящийся, ничего другого в своей жизни не желающий. И вот с такими людьми государство заключает пожизненный контракт, конечно обучая их и готовя к работе с …. бумагами, где какую печать поставить, сверху или снизу, где расписываться, с какими документами работать, а каких избегать. Хорошо зная систему можно вообще с человеком не встречаться, эта же система предлагает нам не видеть бюрократа, и слава богу! С ними можно общаться с помощью писем, не приходя на бесконечные свидания. И все дела будут продвигаться вперед, спокойно не спеша, тише едешь, дальше будешь. Сегодня одну бумажечку посмотрим, а завтра другую, а если что – то потеряем, то можно письмо отписать, мол, еще раз пришлите необходимые документы, а то так много работы…
Немецкий государственный служащий не наказуем, конечно, на него можно накатать жалобу, если не получается решить какой-то вопрос, или ножками сразу к начальнику, но сегодня я начальник, а завтра ты, так что все будет тихо плыть, как плыло до этого. Они такие же взяточники, как и наши, но своих мы знаем, и с какой стороны подойти, что и как, кому давать, а в Германии ничего этого мы не знаем. У них есть свои игры, только мы не знаем их правил, а то бы уже были бы в дамках. Но иногда кому – то везет, по случайности, и тогда разносится слух, как ветер, а нам только того и надо, здесь мы в своей стихии, не клади нам палец в рот, по локоть откусим.
Но в большинстве случаев беамтеры, так чиновник называется по немецки, не разменивается по мелочам, хотя когда они видят ойрики, которые можно положить во внутренний кармашек, да еще ни копейки с них не платить, глазки до этого ничего не выражавшие. оживают, начинают гореть, в них просыпается что-то знакомое нам, и тогда мы становимся ему персонально интересны. И с этого момента наши дела решаются особенно быстро, со скоростью света, а еще при встрече в городе или еще где, нас заметят, первыми поздороваются и руку пожмут, хотя до этого не разу к эмигрантам не прикасался.
Беамтеры, когда работают с нашими бумагами, с нашими жизнями и судьбами совершенно свободны в своем выборе, как поступить. Нет, они не отойдут от буквы закона, они цари, но в их власти ставить запятые в «казнить или миловать», они могу делать с эмигрантом, что захотят. У чиновников есть несколько вариантов поведения, которым они следуют неукоснительно.
Первый из них, когда новоприбывший эмигрант просто понравился сидящему за столом беамтеру. Тогда все дела, все вопросы решаются только положительно, и эмигрант – посетитель уходит со счастливым лицом, даже если в разговоре он употребил только два немецких слова: «морген» и «чуус!», как известно, обозначающих: «доброе утро» и «пока». Этот человек просто понравился, и чиновник сделал все сам, он прекрасно знает с какими проблемами приходят эмигранты, что им нужно, и даже сам, за посетителя бумаги заполнит, тому только и расписаться остается. Дело готово – человек счастлив.
Но если, вдруг, вошедший, по каким- то неизвестным причинам не понравился, ну душа не легла, не стой ноги сегодня встал властитель жизней и судеб, он вообще сегодня на работу ходить не хотел. «…Дома бардак и поругался с подругой, черт дери ее в задницу, собрала вещи и укатила на своем «Ауди», а потом в пробке стоял, и эти козлы полицейские, ни как не могли наладить движение, нахлебники, придурки, а тут еще этот пришел, проситель хренов. Понаприезжают сюда, на мои деньги живут, только я один кормлю четырех таких бездельников, и всякий раз им мало, мало, мало. Все не хватает, что еще нужно? Работать бы шел…»
И в таком случае, как говорил мой товарищ, приехавший из Львова: «Ховайся Педро!», конец пришел. Все будет идти не так, наперекосяк, шиворот- навыворот, и все вопросы будут натыкаться на неразрешимые проблемы, и наоборот, куда не посмотришь – везде тупики, пробки и никакого движения. И тогда свет не мил и все немцы фашисты, а что может перво-наперво прийти русскому в голову? В принципе такие вещи посещают головы всех европейцев в определенные моменты. А этот конкретный чиновник сам Гитлер, и, вообще: «дедушка во время войны мало этих собак пострелял…».
И тогда ничего не остается, как просто уповать на удачу, что такой горе – чиновник уедет в отпуск, или переведется в другое место. Кому охота быть козлами отпущения?
Но есть и третий путь, когда чиновнику с самого утра, мягко выражаясь, все пополам, ему на все наплевать, и надо выкурить еще одну сигарету с травкой, вчера любимый привез из Нидерландов, целую пачку в подарок. Эх хорошо, спокойно, безмятежно, но все просто надоело, обрыдло, поваляться бы еще после такой ночки, да надо идти. Тянучка, резина, восемь часов впереди и их надо просто пересидеть, и прекрасно было бы, если бы никто не пришел, а то работать не хочется, сил нет. А эти серые, невзрачные людишки, приходящие со своими проблемами, каждый день, но работа есть работа и надо ехать. А там кофейку, несколько кружек для бодрости, но ее как не было, так и нет. «…Ну вот, еще один, ну чего пришел, ты уже надоел мне, когда в дверь постучал, иди, иди… там напиши, что тебе надо, нет, я не знаю что писать, заполни формуляр и пришли по почте, как не хочешь… ну ладно давай сюда бумаженцию и проваливай. Слава богу, снова один, спать – то как хочется…».
И в таком случае проблемы решаются очень медленно, не торопясь,, да и куда спешить, время достаточно, все придет, «…пусть ждут, они что думали, мы тут бездельничаем, да работы невпроворот…», а потом можно потерять нить вопроса, или просто так напрячь эмигрантика, чтоб посуетился, «…а то сидит ждет, пусть еще раз принесет все документы, сделаем нужные копии, я один а их сотни…. какая же лень работать, господи!».
Но во всех трех вышеописанных вариантах бератор действует на основании одного и того же закона, только инструкции к этому закону разные, и их не три не пять и не десять, порой взаимоисключающие друг друга. Можно применить одну, а можно другую, а в случае чего и третью, как душа ляжет, как настроение будет. Хочу сегодня этого, а завтра того.
Но в Унна – Массен чиновник не может сделать одного: заставить человека поехать жить в тот или иной город. Он в состоянии сказать, что город «закрыт», и долго туда не будут принимать эмигрантов, но дело это не меняет, так как каждый эмигрант может, это его право, ждать, как угодно долго, а чиновник обязан найти возможность для того, чтобы исполнить желание эмигранта. Конечно, есть те города, куда мало кого пускают, а кто едет, тот имеет большие основания для этого, например, там живут близкие родственники. К таким городам относятся Кельн, Дюссельдорф и Дортмунд. Туда бесполезно проситься и ждать возможности въезда.
Здесь необходимо кое что объяснить. Дело в том, что в ситуации выбора города должны совпадать две вещи, а именно: желание эмигранта, но об этом написано выше, и возможность города принять нового жильца, а такая возможность появляется только тогда, когда эмигрант въехавший ранее, неважно когда, даже год назад, должен освободить комнату в общежитии, а учитывая, что большинство в общагах живет более полугода, то комнаты освобождаются не часто. И поэтому город «открывают» только тогда, когда эмигрант нашел квартиру и съехал,.
….. Выбирая город для будущего проживания мы играем с судьбой в кости, так как только от нашего выбора, сделанного в первый день по приезду, зависит, какое будущее у нас будет, и как будет течь река нашей дальнейшей жизни, после такого крутого поворота. Всего только одно слово, и уже подписался под будущим своим и своих детей.
Герой одного фильма говорил: «…звенья нашей цепи давно уже выкованы…», но поди знай, как сложилась бы судьба назови другой город.
Вот мы и получили настоящую свободу строить жизнь, так как захотим, как того душа требует, но эта огромная ответственность не пуд зерна на спину, но что делать? Мы так этого хотели долгие годы, так к этому стремились, сожгли за собой мосты, но зная брод, чтобы в случае чего можно было вернуться. Вот теперь и надо решать, что делать с дальнейшей жизнью…
В моем случае бератор попался толковый, и наверное нашу ситуацию можно было отнести к первому варианту. Мы наверное понравились, а может понравились наши дети, бог ее знает? Но так или иначе, бератор заговорила с нами на чистейшем русском языке:
- Вы, конечно не говорите по немецки. – больше утверждала, чем спрашивала женщина сидевшая напротив нас. Она была одета в старенький, потертый, во многих местах порванный, джинсовый костюм. У нее было славянское лицо с синими глазами, каких много встретишь там, откуда мы приехали. А черные волосы были покрашены под седину. Когда она говорила, то мягко улыбалась нам.
- Нет. – Ответил я.
- Где вы планируете жить дальше? – Спросила она нас.
Я назвал город, где живут наши друзья.
- Нет, этот город закрыт, - сказала бератор и добавила, снова мягко улыбнувшись: - К сожалению.
- А что же делать? – в свою очередь спросил я и растерялся. Честно говоря я не был готов к такому повороту дел.
- Вы можете поехать в другие города. – предложила чиновница.
- Какие есть варианты? – еще раз спросил я
Ее пальцы защелкали по клавиатуре а она внимательно смотрела на то, что показывал ей монитор. Через какую – то минуту, она взяла ручку и начала выписывать города с совершенно незнакомыми и непонятными названиями. Еще через мгновение я получил листочек с о списком из восьми городов.
- И когда мы должны дать ответ? – снова я задал вопрос.
- В среду. Придите ко мне к девяти часам.
Хорошо. – кивнул я головой сжимая листочек. А бератор заполнила бегунок, с которым мы должны будем бегать по многочисленным кабинетам.
Мы тепло попрощались и всей семьей покинули кабинет, а в коридоре уже во всю кипела эмигрантская жизнь…
Беку не повезло. Он, его беременная жена и шестилетняя дочь прошли первое собеседование по худшему варианту. Бератор попалась злюка. Отнеслась к людям без всякого уважения. Задымила цигаркой во всю, и в кабинете можно было дышать только дымом. Ей было все равно, что перед ней сидит беременная женщина, у которой чуть больше чем через месяц должен родиться ребенок. Она разговаривала с семьей Абаевых, грубо и неприветливо. Понятно, Дюссельдорф закрыт, а можно поехать только в Белефельд – тьмутаракань, на севере нашей Земли, и больше никуда. Наши новые знакомые тоже вышли ни с чем, но ситуация в корне отличалась от нашей. Нам дали хоть какой то выбор, а у них этого выбора небыло. Но, мы знали свои права и поэтому поговорив, Бек решил добиваться отправки в Дюссельдорф. У Бека тоже был термин на то же время, что и у нас. Я употребил слово «термин», оно сейчас привычно для нас, как и многое другое. А вообще жизнь здесь можно охарактеризовать одним выражением: «жизнь по термину». Термин – это назначенное время встречи с чиновником, врачом и как говорят с другими заинтересованными лицами, которые тем или иным образом участвуют в судьбе эмигранта. Многие, сняв себе, жилье начинают «жить по термину», приглашая к себе только к определенному времени, и без предварительного звонка не ходят в гости. Нет этого: «зайти на огонек». Что-то начинает разделять людей. А может это правильно, кто его знает. Но так или иначе с первого дня мы приучались жить по часам.
Тут же в коридоре, где между разговорами люди посещали кабинеты и, выйдя, из одного, спешили к другим, мы познакомились ближе. Наши супруги сразу нашли общие темы для разговора удалившись на лавочку, в тенек, на заднем дворе большого здания. Жена Бека, Инга, очень красивая женщина, находилась в том положении, когда женщина цветет особой красотой, никогда больше не повторяющейся, как будто ангелы ребеночка живущего в самой уютной колыбели дают женщине очарование, делая ее еще краше, еще привлекательнее. И каждый раз, когда женщина беременна, она красива по-разному, но всякий раз необыкновенно. От Инги исходило тепло и спокойствие, а говорила она здраво и рассудительно.
А мы с Беком заняли очередь в разные кабинеты, сразу предупреждая подходящих о том, что за нами, или впереди, стоит еще один человек, но сейчас отошел. Очередь в Унне жила по нашим, десятилетиями, выработанными законами, и никому не приходило в голову, что это неправильно. Просто никто не знал другого примера. Вообще, чиновники и посетители в Унна – Массен жили параллельными жизнями, пересекающимися только в кабинете, а так каждый шел своим путем. Мы, наши очереди, как я сказал выше прибегали пораньше, к открытию, у всех было на памяти, что, придя пораньше к магазину, или еще куда, можно успеть что – то взять, быть первым означало добиться положительного результата. Здесь каждый занимал очередь друг другу, а еще стоя под кабинетом знакомились и разговаривали между собой, так как все объединены общей целью, попасть «к начальнику», да и безопасней так, если отошел по нужде или еще куда, то всегда найдутся люди, которые смогут подтвердить, что такой-то стоял, и только что уходил по делам. В такой очереди завязываются полезные знакомства, приобретаются друзья. Наша очередь необыкновенна еще и тем, что она «живая», в ней кипит жизнь, от самого начала и до смерти, люди живут, дышат очередью, замечая нюансы в поведении всех стоящих, здесь рождаются партии и временные группировки, противостоящие друг против друга, а при необходимости, объединяющиеся в одно монолитное целое и дающее отпор всему пришлому, всему тому, что может помешать достигнуть цели. По нашей очереди можно изучать историю нашего «совкового» народа, его психологию и коллективное бессознательное.
И когда долгостоящий, заходит в кабинет к нашему чинуше, то они все равно продолжают оставаться одним целым. Потому что заходя к чиновнику, мы относимся к нему, как к отцу родному, от него зависит решение проблем, и почти никогда не увидишь, чтобы зашедший орал на бюрократа, возмущался, потому что криком делу не поможешь, а чаще услышишь почитание, уважение, в голосе, лесть и заглядывание в глазки. Вот такие мы, это наше родное. А тут все не так, придя в какую – нибудь инстанцию человек все равно остается один, ему не нужно искать друзей по стоянию, а чаще сидению, ему не нужно заводить знакомства, или договариваться, кто за кем и кто кого пропускает, потому что у того теща в реанимации, а у кого ребенок на руках, ничего этого делать не нужно. Все намного проще. Рано утром, бератор выносит катушку с отрывными талончиками, на которых и указан номер, по которому и войдешь в кабинет. А над кабинетом табло, где высвечивается информация о том, какой номер в какой кабинет приглашается. Гениально и просто. Нет никаких коалиций, и партий, у каждого свой номер, ячейка, место, и главное полная независимость, соблюденная индивидуальность.
Но в Унне нет никаких номерков, никаких табло, они есть, но не работают, поэтому очередь живет по своим, по нашим законам.
Так же по своим законам живет чиновник. Он никогда не начнет работу ровно в назначенное время. Ему всегда необходимо выпить кофе, сделать кафе – паузу. Работа еще не началась, а паузу уже сделали, после этого еще одна пауза: на пару сигарет. Она так и называется: цигаретн – пауза. Еще день не начался, еще компьютер не включен, а в пепельнице уже несколько окурков. Здесь чиновник курит прямо на рабочем месте и не всегда утруждает себя тем, что необходимо дым выпускать вверх, когда в кабинете посетитель. В кабинетах вонь такая, как будто здесь не рабочее место, а общественная курилка. Всегда на самом видном месте лежат сигареты и зажигалка. Чтоб быстрее можно было схватить и запалить очередную сигарету, а то и скрутить папироску, и тогда дымок гуще, и больше кайфа. Работать в таком дыму одна благодать.
Чиновников в Германии, как грязи и ни один не спешит работать. Главное чтобы вовремя на работу приходил и вовремя уходил. Бератору все равно кто перед ним, какой человек, какие у него проблемы, ему это и не надо знать, не за такие вещи деньги платят, а за то, что бумажку из папки в папку переложил, подписал какой – нибудь документик, штампик поставил. И если по какой-то причине чиновник переволновался, например, долго беседовал с каким нибудь эмигрантом, он зараза вообще в немецком не бельмеса, и разговаривать приходилось «на пальцах», а как это утомляет… тогда сразу стресс. Это слово звучит на каждом шагу, и поэтому надо выпить еще кофейку, выкурить еще одну сигаретку, а люди….. люди подождут, не захотят, придут в следующий раз, а чиновнику меньше работы, слава богу! А время-то идет, время бежит, а там и до часу дня недалеко, а в немецких организациях редко принимают после часу, только в четверг длинный день, до шести, но бераторы после обеда уже злые, недовольные, а кому понравится так много работать. Работа ведь тяжелющая, не приведи господь, а люди все прут и прут, черт бы их побрал! Нет, это полнейший стресс, надо будет раньше лечь спать, никаких саун, шоу и секса, - кофе сигарета и сон.
Вот и получается, что в Унне чиновники живут по своим законам, а мы по своим. И когда кабинет закрывается на очередную паузу, все ропщут, все галдят, хотят идти к начальнику, которого никто никогда не видел, только знают, что он сидит на втором этаже. Очередь требует справедливости, но здесь высшая справедливость – это порядок. Орднунг по ихнему. И надо привыкать так жить, по порядку, а не по понятиям о справедливости и правде. Здесь свои порядки, правила и законы и не нам эмигрантам их менять. Они привыкли так жить, и если мы хотим жить спокойно, берегя нервную систему, то нужно принять все таким, как оно есть, не надо сражаться с мельницами. Это первый урок, который получают многие, стоя несколько дней под дверьми немецких кабинетов.
Это был первый чиновник, с которым мне пришлось разговаривать. Потом их будет сотни. Разные лица, различные проблемы, но у всех у них были одни глаза, как будто бы на фоторобот различных людей приклеивали одни и те же глаза: пустые и безразличные. Они, бюрократы, как будто не видят тебя, твоих проблем, их интересуют бумаги лежащие перед глазами, и важно только то, что в них написано. Конечно, есть и те, кого эмигранты просто называют «человек хороший», это высшая похвала, но таких мало, их единицы, и если эмигрант попадет к такому, то в тайне молится за здоровье такого чиновника, прекрасно помня русскую пословицу о метле, которая по новому метет, а никто не хочет под такую метелку попадать.
А вообще немецкий бюрократ – пустая, безразличная машина. У них есть одно выигрышное преимущество перед «есенгойскими», коллегами. Об этом может мечтать каждый на одной шестой части суши, но мечты останутся мечтами… Немецкий чиновник неувольняем. Никогда! Бюрократная жизнь – это пожизненная работа, но говорят, что чиновник – это состоявшийся неудачник, двоечник и троечник по нашим оценочным системам. Человек ни к чему не стремящийся, ничего другого в своей жизни не желающий. И вот с такими людьми государство заключает пожизненный контракт, конечно обучая их и готовя к работе с …. бумагами, где какую печать поставить, сверху или снизу, где расписываться, с какими документами работать, а каких избегать. Хорошо зная систему можно вообще с человеком не встречаться, эта же система предлагает нам не видеть бюрократа, и слава богу! С ними можно общаться с помощью писем, не приходя на бесконечные свидания. И все дела будут продвигаться вперед, спокойно не спеша, тише едешь, дальше будешь. Сегодня одну бумажечку посмотрим, а завтра другую, а если что – то потеряем, то можно письмо отписать, мол, еще раз пришлите необходимые документы, а то так много работы…
Немецкий государственный служащий не наказуем, конечно, на него можно накатать жалобу, если не получается решить какой-то вопрос, или ножками сразу к начальнику, но сегодня я начальник, а завтра ты, так что все будет тихо плыть, как плыло до этого. Они такие же взяточники, как и наши, но своих мы знаем, и с какой стороны подойти, что и как, кому давать, а в Германии ничего этого мы не знаем. У них есть свои игры, только мы не знаем их правил, а то бы уже были бы в дамках. Но иногда кому – то везет, по случайности, и тогда разносится слух, как ветер, а нам только того и надо, здесь мы в своей стихии, не клади нам палец в рот, по локоть откусим.
Но в большинстве случаев беамтеры, так чиновник называется по немецки, не разменивается по мелочам, хотя когда они видят ойрики, которые можно положить во внутренний кармашек, да еще ни копейки с них не платить, глазки до этого ничего не выражавшие. оживают, начинают гореть, в них просыпается что-то знакомое нам, и тогда мы становимся ему персонально интересны. И с этого момента наши дела решаются особенно быстро, со скоростью света, а еще при встрече в городе или еще где, нас заметят, первыми поздороваются и руку пожмут, хотя до этого не разу к эмигрантам не прикасался.
Беамтеры, когда работают с нашими бумагами, с нашими жизнями и судьбами совершенно свободны в своем выборе, как поступить. Нет, они не отойдут от буквы закона, они цари, но в их власти ставить запятые в «казнить или миловать», они могу делать с эмигрантом, что захотят. У чиновников есть несколько вариантов поведения, которым они следуют неукоснительно.
Первый из них, когда новоприбывший эмигрант просто понравился сидящему за столом беамтеру. Тогда все дела, все вопросы решаются только положительно, и эмигрант – посетитель уходит со счастливым лицом, даже если в разговоре он употребил только два немецких слова: «морген» и «чуус!», как известно, обозначающих: «доброе утро» и «пока». Этот человек просто понравился, и чиновник сделал все сам, он прекрасно знает с какими проблемами приходят эмигранты, что им нужно, и даже сам, за посетителя бумаги заполнит, тому только и расписаться остается. Дело готово – человек счастлив.
Но если, вдруг, вошедший, по каким- то неизвестным причинам не понравился, ну душа не легла, не стой ноги сегодня встал властитель жизней и судеб, он вообще сегодня на работу ходить не хотел. «…Дома бардак и поругался с подругой, черт дери ее в задницу, собрала вещи и укатила на своем «Ауди», а потом в пробке стоял, и эти козлы полицейские, ни как не могли наладить движение, нахлебники, придурки, а тут еще этот пришел, проситель хренов. Понаприезжают сюда, на мои деньги живут, только я один кормлю четырех таких бездельников, и всякий раз им мало, мало, мало. Все не хватает, что еще нужно? Работать бы шел…»
И в таком случае, как говорил мой товарищ, приехавший из Львова: «Ховайся Педро!», конец пришел. Все будет идти не так, наперекосяк, шиворот- навыворот, и все вопросы будут натыкаться на неразрешимые проблемы, и наоборот, куда не посмотришь – везде тупики, пробки и никакого движения. И тогда свет не мил и все немцы фашисты, а что может перво-наперво прийти русскому в голову? В принципе такие вещи посещают головы всех европейцев в определенные моменты. А этот конкретный чиновник сам Гитлер, и, вообще: «дедушка во время войны мало этих собак пострелял…».
И тогда ничего не остается, как просто уповать на удачу, что такой горе – чиновник уедет в отпуск, или переведется в другое место. Кому охота быть козлами отпущения?
Но есть и третий путь, когда чиновнику с самого утра, мягко выражаясь, все пополам, ему на все наплевать, и надо выкурить еще одну сигарету с травкой, вчера любимый привез из Нидерландов, целую пачку в подарок. Эх хорошо, спокойно, безмятежно, но все просто надоело, обрыдло, поваляться бы еще после такой ночки, да надо идти. Тянучка, резина, восемь часов впереди и их надо просто пересидеть, и прекрасно было бы, если бы никто не пришел, а то работать не хочется, сил нет. А эти серые, невзрачные людишки, приходящие со своими проблемами, каждый день, но работа есть работа и надо ехать. А там кофейку, несколько кружек для бодрости, но ее как не было, так и нет. «…Ну вот, еще один, ну чего пришел, ты уже надоел мне, когда в дверь постучал, иди, иди… там напиши, что тебе надо, нет, я не знаю что писать, заполни формуляр и пришли по почте, как не хочешь… ну ладно давай сюда бумаженцию и проваливай. Слава богу, снова один, спать – то как хочется…».
И в таком случае проблемы решаются очень медленно, не торопясь,, да и куда спешить, время достаточно, все придет, «…пусть ждут, они что думали, мы тут бездельничаем, да работы невпроворот…», а потом можно потерять нить вопроса, или просто так напрячь эмигрантика, чтоб посуетился, «…а то сидит ждет, пусть еще раз принесет все документы, сделаем нужные копии, я один а их сотни…. какая же лень работать, господи!».
Но во всех трех вышеописанных вариантах бератор действует на основании одного и того же закона, только инструкции к этому закону разные, и их не три не пять и не десять, порой взаимоисключающие друг друга. Можно применить одну, а можно другую, а в случае чего и третью, как душа ляжет, как настроение будет. Хочу сегодня этого, а завтра того.
Но в Унна – Массен чиновник не может сделать одного: заставить человека поехать жить в тот или иной город. Он в состоянии сказать, что город «закрыт», и долго туда не будут принимать эмигрантов, но дело это не меняет, так как каждый эмигрант может, это его право, ждать, как угодно долго, а чиновник обязан найти возможность для того, чтобы исполнить желание эмигранта. Конечно, есть те города, куда мало кого пускают, а кто едет, тот имеет большие основания для этого, например, там живут близкие родственники. К таким городам относятся Кельн, Дюссельдорф и Дортмунд. Туда бесполезно проситься и ждать возможности въезда.
Здесь необходимо кое что объяснить. Дело в том, что в ситуации выбора города должны совпадать две вещи, а именно: желание эмигранта, но об этом написано выше, и возможность города принять нового жильца, а такая возможность появляется только тогда, когда эмигрант въехавший ранее, неважно когда, даже год назад, должен освободить комнату в общежитии, а учитывая, что большинство в общагах живет более полугода, то комнаты освобождаются не часто. И поэтому город «открывают» только тогда, когда эмигрант нашел квартиру и съехал,.
….. Выбирая город для будущего проживания мы играем с судьбой в кости, так как только от нашего выбора, сделанного в первый день по приезду, зависит, какое будущее у нас будет, и как будет течь река нашей дальнейшей жизни, после такого крутого поворота. Всего только одно слово, и уже подписался под будущим своим и своих детей.
Герой одного фильма говорил: «…звенья нашей цепи давно уже выкованы…», но поди знай, как сложилась бы судьба назови другой город.
Вот мы и получили настоящую свободу строить жизнь, так как захотим, как того душа требует, но эта огромная ответственность не пуд зерна на спину, но что делать? Мы так этого хотели долгие годы, так к этому стремились, сожгли за собой мосты, но зная брод, чтобы в случае чего можно было вернуться. Вот теперь и надо решать, что делать с дальнейшей жизнью…
В моем случае бератор попался толковый, и наверное нашу ситуацию можно было отнести к первому варианту. Мы наверное понравились, а может понравились наши дети, бог ее знает? Но так или иначе, бератор заговорила с нами на чистейшем русском языке:
- Вы, конечно не говорите по немецки. – больше утверждала, чем спрашивала женщина сидевшая напротив нас. Она была одета в старенький, потертый, во многих местах порванный, джинсовый костюм. У нее было славянское лицо с синими глазами, каких много встретишь там, откуда мы приехали. А черные волосы были покрашены под седину. Когда она говорила, то мягко улыбалась нам.
- Нет. – Ответил я.
- Где вы планируете жить дальше? – Спросила она нас.
Я назвал город, где живут наши друзья.
- Нет, этот город закрыт, - сказала бератор и добавила, снова мягко улыбнувшись: - К сожалению.
- А что же делать? – в свою очередь спросил я и растерялся. Честно говоря я не был готов к такому повороту дел.
- Вы можете поехать в другие города. – предложила чиновница.
- Какие есть варианты? – еще раз спросил я
Ее пальцы защелкали по клавиатуре а она внимательно смотрела на то, что показывал ей монитор. Через какую – то минуту, она взяла ручку и начала выписывать города с совершенно незнакомыми и непонятными названиями. Еще через мгновение я получил листочек с о списком из восьми городов.
- И когда мы должны дать ответ? – снова я задал вопрос.
- В среду. Придите ко мне к девяти часам.
Хорошо. – кивнул я головой сжимая листочек. А бератор заполнила бегунок, с которым мы должны будем бегать по многочисленным кабинетам.
Мы тепло попрощались и всей семьей покинули кабинет, а в коридоре уже во всю кипела эмигрантская жизнь…
Беку не повезло. Он, его беременная жена и шестилетняя дочь прошли первое собеседование по худшему варианту. Бератор попалась злюка. Отнеслась к людям без всякого уважения. Задымила цигаркой во всю, и в кабинете можно было дышать только дымом. Ей было все равно, что перед ней сидит беременная женщина, у которой чуть больше чем через месяц должен родиться ребенок. Она разговаривала с семьей Абаевых, грубо и неприветливо. Понятно, Дюссельдорф закрыт, а можно поехать только в Белефельд – тьмутаракань, на севере нашей Земли, и больше никуда. Наши новые знакомые тоже вышли ни с чем, но ситуация в корне отличалась от нашей. Нам дали хоть какой то выбор, а у них этого выбора небыло. Но, мы знали свои права и поэтому поговорив, Бек решил добиваться отправки в Дюссельдорф. У Бека тоже был термин на то же время, что и у нас. Я употребил слово «термин», оно сейчас привычно для нас, как и многое другое. А вообще жизнь здесь можно охарактеризовать одним выражением: «жизнь по термину». Термин – это назначенное время встречи с чиновником, врачом и как говорят с другими заинтересованными лицами, которые тем или иным образом участвуют в судьбе эмигранта. Многие, сняв себе, жилье начинают «жить по термину», приглашая к себе только к определенному времени, и без предварительного звонка не ходят в гости. Нет этого: «зайти на огонек». Что-то начинает разделять людей. А может это правильно, кто его знает. Но так или иначе с первого дня мы приучались жить по часам.
Тут же в коридоре, где между разговорами люди посещали кабинеты и, выйдя, из одного, спешили к другим, мы познакомились ближе. Наши супруги сразу нашли общие темы для разговора удалившись на лавочку, в тенек, на заднем дворе большого здания. Жена Бека, Инга, очень красивая женщина, находилась в том положении, когда женщина цветет особой красотой, никогда больше не повторяющейся, как будто ангелы ребеночка живущего в самой уютной колыбели дают женщине очарование, делая ее еще краше, еще привлекательнее. И каждый раз, когда женщина беременна, она красива по-разному, но всякий раз необыкновенно. От Инги исходило тепло и спокойствие, а говорила она здраво и рассудительно.
А мы с Беком заняли очередь в разные кабинеты, сразу предупреждая подходящих о том, что за нами, или впереди, стоит еще один человек, но сейчас отошел. Очередь в Унне жила по нашим, десятилетиями, выработанными законами, и никому не приходило в голову, что это неправильно. Просто никто не знал другого примера. Вообще, чиновники и посетители в Унна – Массен жили параллельными жизнями, пересекающимися только в кабинете, а так каждый шел своим путем. Мы, наши очереди, как я сказал выше прибегали пораньше, к открытию, у всех было на памяти, что, придя пораньше к магазину, или еще куда, можно успеть что – то взять, быть первым означало добиться положительного результата. Здесь каждый занимал очередь друг другу, а еще стоя под кабинетом знакомились и разговаривали между собой, так как все объединены общей целью, попасть «к начальнику», да и безопасней так, если отошел по нужде или еще куда, то всегда найдутся люди, которые смогут подтвердить, что такой-то стоял, и только что уходил по делам. В такой очереди завязываются полезные знакомства, приобретаются друзья. Наша очередь необыкновенна еще и тем, что она «живая», в ней кипит жизнь, от самого начала и до смерти, люди живут, дышат очередью, замечая нюансы в поведении всех стоящих, здесь рождаются партии и временные группировки, противостоящие друг против друга, а при необходимости, объединяющиеся в одно монолитное целое и дающее отпор всему пришлому, всему тому, что может помешать достигнуть цели. По нашей очереди можно изучать историю нашего «совкового» народа, его психологию и коллективное бессознательное.
И когда долгостоящий, заходит в кабинет к нашему чинуше, то они все равно продолжают оставаться одним целым. Потому что заходя к чиновнику, мы относимся к нему, как к отцу родному, от него зависит решение проблем, и почти никогда не увидишь, чтобы зашедший орал на бюрократа, возмущался, потому что криком делу не поможешь, а чаще услышишь почитание, уважение, в голосе, лесть и заглядывание в глазки. Вот такие мы, это наше родное. А тут все не так, придя в какую – нибудь инстанцию человек все равно остается один, ему не нужно искать друзей по стоянию, а чаще сидению, ему не нужно заводить знакомства, или договариваться, кто за кем и кто кого пропускает, потому что у того теща в реанимации, а у кого ребенок на руках, ничего этого делать не нужно. Все намного проще. Рано утром, бератор выносит катушку с отрывными талончиками, на которых и указан номер, по которому и войдешь в кабинет. А над кабинетом табло, где высвечивается информация о том, какой номер в какой кабинет приглашается. Гениально и просто. Нет никаких коалиций, и партий, у каждого свой номер, ячейка, место, и главное полная независимость, соблюденная индивидуальность.
Но в Унне нет никаких номерков, никаких табло, они есть, но не работают, поэтому очередь живет по своим, по нашим законам.
Так же по своим законам живет чиновник. Он никогда не начнет работу ровно в назначенное время. Ему всегда необходимо выпить кофе, сделать кафе – паузу. Работа еще не началась, а паузу уже сделали, после этого еще одна пауза: на пару сигарет. Она так и называется: цигаретн – пауза. Еще день не начался, еще компьютер не включен, а в пепельнице уже несколько окурков. Здесь чиновник курит прямо на рабочем месте и не всегда утруждает себя тем, что необходимо дым выпускать вверх, когда в кабинете посетитель. В кабинетах вонь такая, как будто здесь не рабочее место, а общественная курилка. Всегда на самом видном месте лежат сигареты и зажигалка. Чтоб быстрее можно было схватить и запалить очередную сигарету, а то и скрутить папироску, и тогда дымок гуще, и больше кайфа. Работать в таком дыму одна благодать.
Чиновников в Германии, как грязи и ни один не спешит работать. Главное чтобы вовремя на работу приходил и вовремя уходил. Бератору все равно кто перед ним, какой человек, какие у него проблемы, ему это и не надо знать, не за такие вещи деньги платят, а за то, что бумажку из папки в папку переложил, подписал какой – нибудь документик, штампик поставил. И если по какой-то причине чиновник переволновался, например, долго беседовал с каким нибудь эмигрантом, он зараза вообще в немецком не бельмеса, и разговаривать приходилось «на пальцах», а как это утомляет… тогда сразу стресс. Это слово звучит на каждом шагу, и поэтому надо выпить еще кофейку, выкурить еще одну сигаретку, а люди….. люди подождут, не захотят, придут в следующий раз, а чиновнику меньше работы, слава богу! А время-то идет, время бежит, а там и до часу дня недалеко, а в немецких организациях редко принимают после часу, только в четверг длинный день, до шести, но бераторы после обеда уже злые, недовольные, а кому понравится так много работать. Работа ведь тяжелющая, не приведи господь, а люди все прут и прут, черт бы их побрал! Нет, это полнейший стресс, надо будет раньше лечь спать, никаких саун, шоу и секса, - кофе сигарета и сон.
Вот и получается, что в Унне чиновники живут по своим законам, а мы по своим. И когда кабинет закрывается на очередную паузу, все ропщут, все галдят, хотят идти к начальнику, которого никто никогда не видел, только знают, что он сидит на втором этаже. Очередь требует справедливости, но здесь высшая справедливость – это порядок. Орднунг по ихнему. И надо привыкать так жить, по порядку, а не по понятиям о справедливости и правде. Здесь свои порядки, правила и законы и не нам эмигрантам их менять. Они привыкли так жить, и если мы хотим жить спокойно, берегя нервную систему, то нужно принять все таким, как оно есть, не надо сражаться с мельницами. Это первый урок, который получают многие, стоя несколько дней под дверьми немецких кабинетов.
