Mar. 15th, 2010
Один из самых интересных аспектов любого общества — каким образом в нем распространяются идеи, угодные властям. Иногда это делается совершенно открыто. Иногда — тайно. Временами — прямым давлением. Бывает — косвенно, намеком.
Кино — могучее средство внедрения в умы нужных идей. Как говорят на Западе, манипулирования. Тем более, что оно это делает на уровне не только сознания, но и подсознания.
В Советском Союзе власть, конечно, не скрывала, какого именно кино она хочет. Чтобы было талантливое, шло прямо от сердца художника. И чтоб воспевало эту самую власть и восхитительную жизнь, которую она устроила на своей территории. Параметры требований были, в общем, известны на любой киностудии. Каждый сценарий оценивался прежде всего по принципу — "проходной — не проходной", то есть, имеет ли шансы проскочить сквозь колючую проволоку идейной цензуры и вкусов партийного руководства.
Когда в 1959 году устроили международный кинофестиваль в Москве, дело осложнилось. В игру пришлось ввести участников, не подчиненных ЦК КПСС — иностранных кинематографистов. Но колючая проволока-то никуда не девалась. Хотя ее, конечно, замаскировали портретами голубя мира.
На фестивалях был спрос на людей, знающих кино и языки. ВГИК, где я преподавала, несколько раз откомандировывал меня в службу программ, где надо было переводить фильмы и писать аннотации. На одном фестивале в 60-е годы мне довелось поработать секретарем жюри. Дело несложное — быть на подхвате у председателя. Как всегда, это был знаменитый советский режиссер. Иностранцам возглавлять жюри запрещалось. Тут мне открылась механика присуждения премий в своей первозданной простоте.
Когда все фильмы в Кремлевском дворце были отсмотрены, жюри начало обсуждение. Проголосовали. Большинство склонялось дать Большой Приз талантливой венгерской картине. Председатель послал меня тихонько позвонить в Союз кинематографистов и доложить об этом крупному чиновнику Союза. Чиновник, оказывается, сидел на телефоне прямой связи с ЦК партии. Он доложил туда обстановку и велел мне передать председателю (на ухо) ответ: главный приз должна получить советская картина. Она была "на тему современности", длинная, скучнейшая, ни про что, но поставлена очень видным кинодеятелем. Председатель, которому эта "нетленка", разумеется, не нравилась, как и всем, принялся за работу. Двое в жюри были советские. С ними было ясно. Пять членов жюри были из соцстран. С прелестной польской звездой председатель в перерыве поворковал на ходу, обнимая ее за плечики. Остальные понимали все, как надо. Но один из них был венгр! Он уперся, требуя наградить венгерский фильм. Ему же домой, к коллегам надо было возвращаться! Я снова была послана на связь. ЦК, кажется, ясно сказало, сообщил мне чиновник. Золото — только советскому! Венграм можно дать серебро. Получив это ЦУ, председатель возобновил усилия. Опять проголосовали. Аргентинский режиссер, японский продюсер, итальянский критик (как я понимаю, коммунист) уступили довольно легко. Намертво стала английская звезда, весьма капризная дама, которая в СССР была впервые и никак не могла взять в голову, почему надо награждать бессмысленную советскую тягомотину. Я снова была отправлена к телефону. Из ЦК тот же ответ. Председатель снова стал произносить речь, агитируя за советский фильм. Слушать это было тяжко. На половине речи он вдруг залился густой краской. Это был, как потом обнаружилось, гипертонический криз, но частично и краска стыда. Новое голосование не дало нужного результата. Я снова поскакала к телефону. Чиновник совершил свой тайный звонок. И — о радость! — Старая Площадь смилостивилась. Я влетела обратно в комнату жюри и в перерыве прошипела председателю: "Экс-экво! Разрешили экс-экво!" То есть, было можно поделить главную премию "экс-экво" — пополам — между Венгрией и СССР. На такой вариант уговорить измученное жюри 63-летнему председателю удалось. Вечером его отправили в Кремлевку с микроинфарктом.
Это, разумеется, пример самых простых, незамысловатых отношений между кино и властью. Но и в советское время были варианты потоньше.....
( .....Ужасно интересно, как такие вещи происходят в Америке. )
Кино — могучее средство внедрения в умы нужных идей. Как говорят на Западе, манипулирования. Тем более, что оно это делает на уровне не только сознания, но и подсознания.
В Советском Союзе власть, конечно, не скрывала, какого именно кино она хочет. Чтобы было талантливое, шло прямо от сердца художника. И чтоб воспевало эту самую власть и восхитительную жизнь, которую она устроила на своей территории. Параметры требований были, в общем, известны на любой киностудии. Каждый сценарий оценивался прежде всего по принципу — "проходной — не проходной", то есть, имеет ли шансы проскочить сквозь колючую проволоку идейной цензуры и вкусов партийного руководства.
Когда в 1959 году устроили международный кинофестиваль в Москве, дело осложнилось. В игру пришлось ввести участников, не подчиненных ЦК КПСС — иностранных кинематографистов. Но колючая проволока-то никуда не девалась. Хотя ее, конечно, замаскировали портретами голубя мира.
На фестивалях был спрос на людей, знающих кино и языки. ВГИК, где я преподавала, несколько раз откомандировывал меня в службу программ, где надо было переводить фильмы и писать аннотации. На одном фестивале в 60-е годы мне довелось поработать секретарем жюри. Дело несложное — быть на подхвате у председателя. Как всегда, это был знаменитый советский режиссер. Иностранцам возглавлять жюри запрещалось. Тут мне открылась механика присуждения премий в своей первозданной простоте.
Когда все фильмы в Кремлевском дворце были отсмотрены, жюри начало обсуждение. Проголосовали. Большинство склонялось дать Большой Приз талантливой венгерской картине. Председатель послал меня тихонько позвонить в Союз кинематографистов и доложить об этом крупному чиновнику Союза. Чиновник, оказывается, сидел на телефоне прямой связи с ЦК партии. Он доложил туда обстановку и велел мне передать председателю (на ухо) ответ: главный приз должна получить советская картина. Она была "на тему современности", длинная, скучнейшая, ни про что, но поставлена очень видным кинодеятелем. Председатель, которому эта "нетленка", разумеется, не нравилась, как и всем, принялся за работу. Двое в жюри были советские. С ними было ясно. Пять членов жюри были из соцстран. С прелестной польской звездой председатель в перерыве поворковал на ходу, обнимая ее за плечики. Остальные понимали все, как надо. Но один из них был венгр! Он уперся, требуя наградить венгерский фильм. Ему же домой, к коллегам надо было возвращаться! Я снова была послана на связь. ЦК, кажется, ясно сказало, сообщил мне чиновник. Золото — только советскому! Венграм можно дать серебро. Получив это ЦУ, председатель возобновил усилия. Опять проголосовали. Аргентинский режиссер, японский продюсер, итальянский критик (как я понимаю, коммунист) уступили довольно легко. Намертво стала английская звезда, весьма капризная дама, которая в СССР была впервые и никак не могла взять в голову, почему надо награждать бессмысленную советскую тягомотину. Я снова была отправлена к телефону. Из ЦК тот же ответ. Председатель снова стал произносить речь, агитируя за советский фильм. Слушать это было тяжко. На половине речи он вдруг залился густой краской. Это был, как потом обнаружилось, гипертонический криз, но частично и краска стыда. Новое голосование не дало нужного результата. Я снова поскакала к телефону. Чиновник совершил свой тайный звонок. И — о радость! — Старая Площадь смилостивилась. Я влетела обратно в комнату жюри и в перерыве прошипела председателю: "Экс-экво! Разрешили экс-экво!" То есть, было можно поделить главную премию "экс-экво" — пополам — между Венгрией и СССР. На такой вариант уговорить измученное жюри 63-летнему председателю удалось. Вечером его отправили в Кремлевку с микроинфарктом.
Это, разумеется, пример самых простых, незамысловатых отношений между кино и властью. Но и в советское время были варианты потоньше.....
( .....Ужасно интересно, как такие вещи происходят в Америке. )