pavel_slob (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
pavel_slob) wrote2011-02-01 11:11 am
pavel_slob) wrote2011-02-01 11:11 am
Entry tags:
Проклятое поколение (часть пятая)
Однофамилец
Иногда жители большого многоквартирного дома, стоящего напротив еврейского кладбища, могли наблюдать одну и ту же картину: молодой человек заботливо катит перед собой инвалидную коляску, в которой, наверняка, сидел его дедушка. Было видно, как юноша прикладывает некоторые усилия, толкая впереди себя коляску, на которой сидел грузный, старичок, иногда они между собой о чем-то переговаривались но чаще всего по дороге на еврейское кладбище старик молчал. А там, на кладбище, молодой человек подкатывал старика к одной и той же могиле, оставлял у старого надгробного памятника и уходил отдыхать, садился на скамейку, заботливо сделанную работниками кладбища. Ожидая, пока старик его позовет, юноша вставлял себе в уши наушники и несся по волнам современной музыки. Иногда скручивал сигареты и курил с наслаждением и уж совсем редко читал что-нибудь .. Старик же сидел напротив могильного камня, смотрел на него, казалось, со стороны, он засыпал, но проходило несколько часов, он звал юношу и тот катил старичка обратно.
Старик на кладбище появлялся круглый год, в любую погоду. Стояла на улице жара или шел мерзкий дождь, был мороз или дул северный ветер, старик все равно по нескольку часов сидел напротитв одной и той же могилы, а молодой человек его ждал и никуда не уходил.
Со стороны могло показаться, что старичок постоянно вспоминает своих родственников замученных национал-социалистами, не забывает о своих близких, безвременно ушедших, вспоминает и навещает даже тогда, когда перестал передвигаться, а внук – милый мальчик, постоянно заботиться о своем дедушке, помогает ему «встретится» со своими близкими, со своим прошлым.
Но реальность была на много прозаичней.
Молодой человек был всего лишь сотрудником дома престарелых, а старик, которого он постоянно возил в инвалидной коляске – ветераном СС.
Верно лишь то, что старикан действительно каждый раз «встречался» со своим прошлым....
Молодой человек, смотревший за стариком, считал себя пацифистом и оттого вместо военной службы предпочел «альтернативное служение родине». Выбор у мальчишки был большой: поехать волонтером в какую-нибудь страну третьего мира, либо пойти работать в психиатрическую клинику или в дом престарелых, а психиатрических клиник и домов престарелых в каждом городе много. Сумасшедших меньше, чем старичков, но среди старичков достаточно много сумасшедших.
Уезжать молодой человек никуда не собирался, а и его выбор пал дом престарелых, вот ему и достался такой полоумный старик, со своими тараканами в голове....
Ну разве назовешь нормальным человека, который требует пару раз в месяц, а то и чаще свозить его на еврейское кладбище? Разве нормальный человек будет сидеть возле одного и того же надгробия часами? На еврейское кладбище иногда заглядывают жители города. Навестить своих умерших родственников, возле могил прибрать, но чаще на еврейское кладбище приходят из любопытства, а этот старикашка сидит часами возле одной и той же могилы, вздыхает, о чем-то думает, разве такой старик нормален?
Ему не надо ни с кем разговаривать, он вообще забывает обо всем, все время смотрит и смотрит на могилу, иногда он шепчет фамилию, высеченую на гранитном камне. Сначало юношу это удивляло, потом начало раздражать, потом он привык и успокоился, а через некоторое время обрадовался, что ему приходится возиться с этим стариком. Вывезет он его утром, а привезет обратно как раз к обеду, а если днем поедут на кладбище, то возвращаются к ужину, все свое рабочее время одному старику. Другие альтернативщики по дому престарелых носятся, как заведенные: тому старику шахматы принеси, а этому книгу почитай, бабке памперс сменить, а другую старушку покупать, так уж лучше на еврейском кладбище в тишине посидеть, пусть старик сидит себе как можно дольше. Чем дольше он сидит тем меньше работы...
Но иногда бывает очень скучно. Скучно от того, что не захватил с собой никакой книги или журнала, а значит нечего почитать, или же забыл на телефон закатать несколько гигабайт музыки, та что есть уже надоела и слушать не хочется, а на могилы смотреть надоедает. Можно среди могил походить десять минут, ну полчаса, но если это делать постоянно, то можно свихнуться, как этот старичок сидящий у еврейской могилы и что-то шепчущего себе под нос, и что делать в такой момент? Как себя занять? Не с кладбищенскими рабочими разговаривать! Они ведь немецкого толком не знают, да и нельзя людей от работы отвлекать. Их задача содержать кладбище в идеальном порядке. Дорожки должны быть чистые, мусор вовремя убран, там где нужно цветы посажены, да и о чем с этими эмигрантами разговаривать? Рабочие на кладбище - русские евреи, приехавшие в Германию совсем недавно. Все они бывшие инженеры и учителя, музыканты и физики имеют одну общую проблему: они не говорят по немецки. Они просто не в состоянии выучить немецкий язык, поэтому и работают на кладбище за одно евро двадцать пять центов в час.
На русском языке молодой человек не разговаривал, поэтому приходилось маяться томительным ожиданием, проклинать самого себя за забывчатость, а старика, в это время, вообще ничего не волновало, он постоянно смотрел на могилу и что-то шептал себе под нос.
Вот в один из таких дней, когда юноша сосчитал в небе облака, посчитал пролетевшие над кладбищем самолеты, узнал, сколько могил в каждом ряду и все равно не было чем заняться, он набрался храбрости, подошел к старику и спросил его:
- А что мы, собственно говоря, делаем на еврейском кладбище, и кто эти люди, у чьей могилы вы постоянно сидите?
- Кто эти люди? – переспросил старик, подслеповато прищурился и внимательно посмотрел на своего сопровождающего.
-Да, они. Они ваши родственники?
- Нет. – морщинистое лицо старика приобрело страдальческое выражение, - нет, упаси господи.
- Но у вас точно такая же фамилия... Смотрите, тут похоронены Людвиг и Лизхен Оппенхайм , а вы уважаемый, носите точно такую же фамилию, вы Алоиз Оппенхайм. Но если вы не родственники, чего мы сюда все время ездим?
- Я бы тебе рассказал, но тебе оно не надо, я пока буду здесь сидеть ты сможешь выкурить несколько самокруток с марихуаной. Ты что, сегодня не захватил с собой «травку»?
На лице юноши отразилось удивление.
- А ты что думал, я не знаю, что ты куришь марихуану? – Спросил старик.
- А может все таки расскажете, что мы здесь делаем? Сидеть-то вы будете никак не меньше трех – четырех часов, все время будете смотреть на эту могилу. А я вас послушаю, время убьем...
- Убить...
- Что простите?
- Убить, говорю, как же это просто. Убить... Только не притворяйся, что ты не знал, что я служил в СС. Ты парень не плохой, против войны выступаешь, в армию не хочешь, оружие презираешь, а все же приходится тебе ухаживать за старым эссесовцем у которого есть маленькая блажь: он подолгу сидит в своем инвалидном кресле на еврейском кладбище.
- Ну что вы такое говорите..
- Я? Ничего. А ведь ты меня удивляешь, и знаешь почему? – Старикан даже наклонился вперед, чтобы посмотреть в глаза молодого человека, которые ничего кроме брезгливости не выражали. Через пару секунд старикан начал смеяться, но его смех превратился в кашель и он сплюнул желтую макроту на дорожку кладбища. Старику был смешон этот парнишка, его взгляды на жизнь, его отношение к жизни и даже его брезгливость.
- Почему же я вас удивляю? - Все же спросил молодой человек.
- Вот ты ненавидишь фашистов, нацистов, сам говорил, что ходишь на антинацистские демострации, я даже подозреваю, ты говорил мне это специально, - старик улыбнулся своим беззубым ртом, - даже на майские праздники дерешься с неонацистами, но ты лицемер и такие как ты, патлатые придурки, тоже лицемеры, потому что позавчера ты покричал на площади: «Nazi raus!!!», (Нацисты вон!) вчера избил какого-то молодого нациста, а сегодня возишься со старым эссесовцем, попу мне вытираешь, моешь меня, подгузники мне меняешь, кормишь из ложечки, одеваешь меня тепло, когда на улице холодно, за минералкой для меня бегаешь, когда стоит жара, смотришь за мной лучше, чем за своей мамой, переживаешь за меня, чтобы я, не дай бог, не простудился, не заболел, не умер. Но ты ведь ненавидишь фашистов? Что ж ты, амеба безхрибетная, взял бы и перешел от слов к делу, ты слабак и друзья твои слабаки, потому как вы только и умеете что кричать на улицах, бить витрины магазинов да машины, улюлюкая во все горло, переворачивать, ну еше на стенах домов писать антинацистские лозунги, но вы никогда не сможете не то что убить человека, нет, тебе от самой мысли об убийстве блевать хочется, а мне после четвертого или пятого раза блевать уже не хотелось и я убивал, да, да, я убивал, много и часто. Знаешь ли, на войне убивают. Ты спрашиваешь отчего я сижу возле этой могилы?
- Да.
- Просто я лично растрелял большую еврейскую семью с такой же фамилией. Оппенхайм. Понимаешь, лично! Вот этими руками! – Старик с трудом поднял руки и через секунду они безжизненно упали ему на колени... – Понимаешь? Нет, ты молодой дурачок ничего не понимаешь... Я тебе больше скажу. Я убил древнего старика, его жену – старуху, их детей, с женами, их внуков, да, да, - старик говорил «да» протяжно, как будто наслаждался своими собственными словами, - детей убивал. Ты когда нибудь видел, как убивают?
- Только в кино...
- Значит тебе не понять, что значит выстрелить в человека, тебе никогда не увидеть лица тех, кто знает, что в ближайшие минуты их жизнь прервется навсегда, что не будет больше ничего, понимаешь, абсолютно ничего. Человека не будет, останется только его тело, которое сгниет за полгода, если раньше голодные озверевшие крысы это тело не обгладают. Ты видел, как крысы пожирают трупы? Тебе не понять того, как убивать может понравится, какое от этого испытываешь, почти сексуальное, удовольствие. Ты просто жмешь на курок не забывая заглянуть в глаза своей жертве, потому что только настоящий убийца может посмотреть в глаза тому, кого он через секунду убъет. Посмотреть и насладиться. И я смотрел в эти глаза много раз, но когда стреляешь человеку в затылок испытываешь схожие чувства. Ты чувствуешь, как жертва напрягается, как невольно отсчитывает секунды до того момента, как твой указательный палец начинает нажимать на курок. Иногда мне казалось, что приговоренные к растрелу слышали не сам выстрел, а то, как начинал свое движение курок пистолета или автомата, винтовки или пулемета, смотря из чего производился растрел. Жертва, возможно и не желая этого, превращалась в слух, между ней и мною устанавливалась совершенно необъяснимая связь, я еще только принял решение, что вот, пора, прямо сейчас надо выстрелить, а жертва уже дергалась, уже падала, уже начинала орать или резко вздрагивала, но такая необъяснимая связь продолжалась долю секунды, а потом за движением пальца следовали выстрелы и трупы евреев, военнопленных, партизан, но больше всего евреев, валились наземь...
Видишь, сколько много ужасных подробностей из моего прошлого, ты уже наверное и не рад, что спросил меня? А выслушать придеться.
- Лучше бы я и не спрашивал, вы правы. – Эхом отозвался молодой человек, - но все же вас слушать приятнее чем в сотый раз посчитать могилы на этом кладбище. – Юноша поежился, как от холода. Хотя погода в этот день августа стояла достаточно теплая, - Так что там было дальше? - Спросил молодой сотрудник дома престарелых.
- До того, как я попал в Россию, в июне сорок первого года, я даже не представлял себе, что существуют евреи с фамилией Оппенхайм. Я не задумывался над этим. В детстве я знал одного еврея, мальчика, его фамилия была Гронау, вполне такая немецкая фамилия.. Так вот его папаша был чрезвычайно умен, когда фюрер пришел к власти он со всей семьей пербрался в Португалию. Мальчишка всем хвастался, что он переезжает, на берег Атлантического океана...
И я не знал, что смогу встретить однофамильцев в проклятой России, но мало того, евреев, уничтожать которых была моя задача. Искать и уничтожать...
Мы тогда в какую-то украинскую деревню зашли. Бывало в день проедем более сотни километров и ни разу в бой не вступим. Навстречу идут целые батальоны русских солдат, в плен сдаются, нас увидят, руки поднимают, глупо улыбаются, хором орут: «Сталин капут! Сталин капут!». Я помню, видел русских солдат, которые кричали свое «ура», когда наш взвод проезжал мимо. Кричат, руками размахивают, дико улыбаются.... Война такое дело, все что угодно можно увидеть.
Так вот, в одной из деревень я повстречал евреев с фамилией Оппенхайм. А ты знаешь, что такое русская или украинская деревня? Ты когда нибудь видел «хату»? Не видел, ты дурачок, ничего ты не видел, только «Nazi raus!», орать умеешь, и даже представить себе не можешь, что большинство жителей на оккупированной территории спокойно с нами сотрудничало. Их устраивала наша власть. А начиналось все с того, что они в самую первую очередь выдавали нам евреев. И коммунистов конечно выдавали, но в первую очередь евреев, среди коммунистов и свои были: русские, украинцы, беларусы, их было жалко, а вот евреев люди ненавидели так же, как и мы: национал – социалисты. Странное дело, паренек, ты когда-нибудь задумывался над тем, почему в России так ненавидели евреев. И в России и в Германии строили социализм, только мы честно заявляли, что евреи должны быть уничтожены, а в большевистской России все было на много лицемернее, подлее. Внешне все благопристойно, а вот стоило нам зайти в деревню или какой-то город, так сразу нам выдавали всех евреев, нам и разыскивать их не приходилось. Русские, украинцы, сами составляли списки, отлавливали евреев, часто их убивали прямо на месте. Эти русские и укринские убийцы ничем не отличались от твоих бабушек и дедушек, и не надо делать возмущенное личико, мой мальчик, не надо убеждать меня в том, что именно твой дедушка ничего не знал, а твоя бабушка все двенадцать лет национал-социализма прожила с завязанными глазами и с затычками в ушах, мы немцы так же активно искали евреев, ловили их, а потом убивали. Все сказки о немцах, что «мы ничего не знали», специально для таких идиотов, как ты и придуманы. Однако же со мной все понятно и с твоими предками все понятно, но ты мне скажи паренек, за что ты евреев ненавидишь?
- С чего вы взяли? – Возмутился юноша.
- Ну не держи меня за дурака, я хоть и старый, немощный, но голова еще работает, я ведь помню, как ты ходил на демонстрации против оккупации Газы
- Ах, вы об этом. Так мы боремся с сионизмом.
- Идиот ты, и друзья твои идиоты, ты с евреями борешься, ты думаешь русские солдаты когда нас из России гнали, сотнями, тысячами шли на наши пулеметы, боролись против фашизма или против нашего социализма? Я же говорю - нет, они шли убивать немцев, именно немцев, убивать меня, моих друзей, убивать мою сестру, моего отца и мою мать, твою бабку и твоего деда, который тоже был нацистом, я даже не сомневаюсь. А ты выступая против сионизма на самом деле желаешь смерти евреям, ты их ненавидишь так же, как ненавидели их украинцы и русские. Так же, как их ненавидел я или твоя бабка. Ты один из нас...
- Это неправда! – Возмутился юноша.
- А мне, собственно говоря, плевать, как ты это называешь, правда, кривда или еще как, я просто знаю, что я прав. Так ты будешь слушать дальше?
Юноша что-то буркнул себе под нос и старик продолжил свой рассказ:
- Тогда, на Украине, заходим мы в деревню, еще расположиться, как следует не сумели, а люди уже бегут к нам, уже спешат:
- Гер офицер! Гер офицер! Здоровеньки булы, гер офицер! Вон в той хате жиды проживают! Не понимаете? Ну как же это, дорогие товарищи оккупанты, как же, родные, вам объяснить? Ну... Ну... Jude... Да, да! Jude! Ферштейн? – И пальцами тычат в сторону домов.
Вот как ты думаешь те, кто выдавал нам евреев соучастники убийства или нет? Может быть пока мы деревню заняли, пока разобрались, что к чему, эта еврейская семья успела бы сбежать, но русские или украинцы, их трудно различить, позаботились о том, чтобы мы в первую очередь убили евреев. . А они еще не знали, что из себя представляет новая власть, они не видели ни одного приказа об уничтожении евреев, ничего, что могло бы их натолкнуть на мысль, что мы расправимся с евреями, молодые люди, до этого момента вообще, никогда немцев не видели, эти жители питались слухами, и только на этом основании решили расправиться со своими соседями. Но в конце концов, моральнуцю ответственность за убийство евреев несем мы – немцы, а всякие там русские и украинцы, вдруг, ни с того ни с сего, оказались их защитниками. Так вот, эти самые «защитнички» тыкают пальцем и показывают нам где евреи живут Берут под руки, ведут, как дорогих гостей, «жиды» говорят в том доме.. Ты знаешь такое слово «жид»? Я его там, на Украине выучил Хотя для русского человека все равно, как еврея не назови - лишь бы его оскорбить, лишь бы унизить. Заметь мы говорим «Jude», а русские придумали для них обидную кличку: «жиды».
И вот нас ведут к одному дому, показывают на него, пальцами тыкают: там, мол, евреи живут. Ну конечно же мы проверим, раз местное население так сильно настаивает. А это самое население не просто настаивает, оно идет на активное сотрудничество с новой немецкой властью, помогают нам, сами эту еврейскую семью из дома выволакивают: старика, старуху, их детей, внуков, всех: старшему далеко за семьдесят, а младшему наверное года два, не больше. Подзатыльниками, пинками, руганью и кулаком...
Стоят перед нами пятнадцать человек, а я, стою, смотрю на них, мой товарищ, стоит рядом, его потом под Харьковом в сорок втором убили, стоит мой командир, в сорок третьем его партизаны зарезали, возле нас добровольные помошники показывают на еврейскую семью, тычут в них пальцами, кивают головами:
- Вот, господа оккупанты, наше местное жидовье.
А мы смотрим на стоящую перед нами семейку и у них документов спрашивать не нужно, все их еврейство на их же лицах написано, прямо наглядное пособие для школы гитлерюгенда. Их бы сфотографировать и в учебник по расологии. Мне интересно, вот эти, лежащие здесь Оппенхаймы, были так же похожи на ту семью, которую я растрелял или же нет? По ним можно было определить, что они евреи или нет? Помнишь я тебе говорил о еврейском мальчике Гронау? Так вот он на еврея не был похож: белобрысенький такой, никогда бы не подумал, если бы не знал, что он еврей.
Жаль, никогда не узнаю на кого были похожи эти Оппенхаймы, а тогда мне было просто интерсно, я уже до этого участвовал в ликвидациях, правда чаще всего заходишь в село, а у обочины трупы лежат, взрослые, дети, женщины, старики, и услужливый местный житель сообщает:
- Ой, да вы не переживайте, пан офицер, это мы своих, местных жидов постреляли, подарок, так сказать новой власти. Хайль Гитлер, так сказать. Хайль Гитлер!
Мы только и понимаем, что нашего фюрера во все горло вохваляют, но по глазам крестьянина видим, как он заискивает, как он хочет понравиться нам, немцам,.
Стоим мы, смотрим на евреев, к нам мои камрады подходят, такие же, как я, солдаты СС, а местные что то говорят и тут я слышу свою фамилию. Я смотрю на крестьянина, который назвал мою фамилию и переспрашиваю его:
- Was? Was hast du gesagt? (Что? Что ты сказал?) – А сам удивляюсь, откуда он меня может знать.
- Опенгайм говорю, это наш местный жиденыщ Опенгайм, а это его сыновья с невестками, вот эти, - показывает он пальцем на несколько человек еврейской семьи, - сбежали от вас, дорогие господа, к папашке, значит к своему, сапожнику, приблудились, но не вышла жидам форта, не повезло, к счастью, не повезло... А вот этот, показывает он на другого еврея, - учитель в нашенской школе, учил наших сорванцов немецкому языку. Ферштейн? Как будто знал, что вы придете, правильному языку учил, жиденыш. Он вобщем-то человек не плохой, но от него за версту еврейством воняет... Ферштейн, товарищ немец?
- Ich habe dich nicht verstanden! (Я тебя не понимаю!)– Я начинаю закипать и тут еврей, молодой мужчина, стоявший напротив меня. за чью руку держалась женщина, заговаривает со мной на чистом немецком языке. Все переводит. Понимаешь, нет? Эти русские или украинцы, настоящее быдло, ненавидят евреев но только еврей во всей деревне знал немецкий язык, жалко мы это поняли после того, как я его пристрелил. А ведь он мог пригодиться, на некоторое время, поработать переводчиком, так вот этот самый однофамилец оказался учителем немецкого языка, и он мне все перевел, понимаешь, дословно. И самое главное, что стоявшие передо мной евреи носили туже фамилию, что и я - Оппенхайм. Ух! Какой здесь поднялся смех, все мои сослуживцы смеялись до икоты, до колик в животе.
- Эй, Алоиз! Это случаем не твои родственники?
- Ты признайся, признайся честно, где ты купил свидетельство о пренадлежности к арийской расе?
- Алоиз, скажи честно, это твой дедушка? Может твой папашка блудный сын? Или твоя мама сбежала от слишком строгого папочки и решила порвать с еврейством, а ты, бедненький Алоиз, не знал этого?
- Встретились два Опенхайма! Алоиз, ты встань вместе с этой семейкой мы тебя сфотографируем, а потом по всему рейху разошлем фотографии... Ха! Ха! Ха!
- А мы и не знали, что ты еврей, Алоиз! Ха! Ха! Ха! Ты сними штаны мы проверим, вдруг ты тоже обрезаный.
Боже, как я возненавидел этих своих однофамильцев, если бы ты только знал. Именно из за них ко мне прицепилась кличка «Jude», Потом, надо мной все время издевались. После каждой ликвидации меня подкалывали: « Hey, «Jude»! Wie viele Juden hast du heute getötet?» (Эй, Еврей! Сколько евреев ты сегодня убил?) Всю войну я прожил с этой проклятой кличкой. Я убил много людей, очень много, нет, я поправлюсь и не буду перед тобой лукавить, я убил много евреев, очень много, но никогда не думал, что мне придется носить такую позорную кличку. Даже после войны, когда мы собирались на встречах однополчан, увидев меня, комераден всегда радостно говорили:
- Смотрите кто пришел! Еврей Алоиз Оппехайм, собственной персоной!
А тогда я до того был взбешен, что даже не заметил, как в моей руке оказался пистолет. Я поднял руку с пистолетом и не задумываясь выстрелил еврею, который знал немецкий язык, прямо в лицо. Пуля угодила ему в правый глаз. Я нажимал курок пстолета и стрелял уже в труп и все время повторял:
-Oppenhaim ist ein deutscher Name! Oppenheim ist ein deutscher Name! Oppenheim ist ein deutscher Name. (Оппенхайм – это немецкая фамилия!)– Патронов уже не было, а я все нажимал курок и нажимал.
Мои товарищи на какой-то момент были поражены происходящим, они не ожидали, что я начну стреять, наступила тишина, евреи были шокированы тем, что я застрелил двух человек, вместе со знатоком немецкого я пристрелил и его красавицу жену. Он когда падал потянул ее за собой, а я стрелял не замечая куда, а когда остановился, то увидел два трупа лежащие передо мной... Наши добровольные помошники не ожидали такой развязки, кто-то из них тут же и проблевался, Несколько мгновений была абсолютная тишина но через секунду мои комераден ржали, как лошади:
- Nein, sehen Sie! Unglaublich! Oppenhеim hat Oppenheim erschossen! (Посмотрите! Невероятно! Оппенхайм пристрелил Оппенхайма!) – Им было смешно.
- Nehmen sie Alois seine Pistole ab. Vielleicht erschießt er sich. Er heißt doch auch Oppenheim. (Заберите у Алоиза пистолет, вдруг он в себя выстрелит, он ведь тоже Оппенхайм!!! Ха! Ха! Ха!)
Мои друзья смеются, а местные мальчишки уже побежали по деревне, что-то кричали, но я подозреваю, что созывали всех посмотреть, как немцы убивают проклятых жидов.
А я их действительно убивал, одного за другим, , я выхватил автомат у своего товарища и поливал эту семейку свинцом, убивая одного за другим. Повезло только одному мальчишке, он скрылся, успел убежать, всех остальных я пристрелил там же во дворе хаты.. . А пока я с ними расправлялся, жители этой деревни уже начали выносить еврейское имущество, ругааясь между собой по поводу того, кому что достанется. На ступеньках дома они устроили потасовку и нашим солдатам пришлось всех разогнать... Возле дома так и остались валяться посуда и стулья, стол и какие-то тряпки...
Я убивал евреев и не предполагал, что через несколько лет сам окажусь в таком же положении. Когда вместе с другими солдатами своего взвода попал в плен в апреле сорок пятого года. Если русские солдаты в начале войны с большим удовольствием сдавались в плен, то я не помню ни одного немца, который бы хотел без боя сдаться русскому солдату, я не знаю ни одной воинской части или подразделения, которое в полном составе сложило бы оружие, потому что сдаться означало только одно – погибнуть, если не сразу, то в Сибири, в концентрационных лагерях, поэтому мы предпочитали сражаться до конца, но ты не думай, я не такой герой, как может показаться на первый взгляд, когда у меня был выбор поднять руки или пустить себе последнюю пулю в рот, я поднял руки и как пароль с трудом выдавил из себя:
- Гитлер капут.
Бой закончился, а нас пленных, выстраивают в один ряд. Нас стоит человек двадцать пять, все оборванные, чумазые, много раненых, уставшие от многочасового боя, голодные, мы стоим под хорошей охраной, а перед нами, прихрамывая на перевязанную ногу, ходит такой же грязный, в разорванной форме, молодой советский офицер. Ему было лет тридцать не больше, он ходит и на немсецком языке нам говорит:
- Вы понимаете эссесовское гавно, что я еврей? Ты понимаешь это? – подходит он к моему однополчанину, который еще вчера из своего пулемета накосил целое кладбище русских солдат.
- Понимаешь ты, сукин сын?
- Ja – отвечает тот.
- Ну конечно ты понимаешь скотина, конечно понимааешь. – Офицер достал пистолет и тут же выстрелил немецкому солдату в голову.
Труп еще не успел упасть на землю, а офицер уже пошел вдоль нашей колонны и на ходу говорит:
- Это вам, суки, за мамочку. А семья у меня была большая, если всех сосчитать, что в минском гетто пропали, то больше сорока человек набереться, так что вы все сейчас в расход, ублюдки, пойдете.. Я вас, собак поганых, четыре года убивал в бою, но мстить за смерть близких надо именно так.
Он остановился возле моего соседа и сказал:
- А это за моего дедушку.. – И снова выстрелил.
Я уже думал, что следующим буду я, но офицер пошел в противоположном от меня направлении, и я честно скажу впервые за много месяцев помянул бога, что даст мне возможность пожить еще немного, что следующим погибну не я, а мой товарищ, который еще вчера прикрывал мне спину, а офицер стрелял моим сослуживцам в головы, в сердце, в грудь. Он стрелял и как бы между прочим говорил, что остановится только тогда, когда убъет десяток немцев за каждого члена своей семьи сгинувших в минском гетто. Всего-то осталось чуть более полусотни немцев отправить на тот свет.
Закончилась одна обойма в пистолете, он вставил другую, а мы стоим, понимаем, что все, конец, смерть пришла в лице этого еврея, который вместе со своими солдатами только что выиграл многочасовой бой, ведь не дернешься, подчиненные этого еврея нас все равно пристрелят, а будешь стоять на месте - все равно пулю получишь, Ты не можешь себе представить, как мне тогда было страшно и от страха этого я впервые за всю войну обмочился, а ведь многие из тех, кого я убивал не только мочили свои штаны, а во мне это вызывало смех и какое-то дикое веселье, убийство превращалось в игру, где я устанавливал правила, и вот теперь я сам был объектом чужой игры, по моим ногам текло, а я не чувствовал ничего, не слышал ничего кроме выстрелов и шагов, я ничего не мог видеть, кроме того, что офицер постепенно приближается ко мне и с каждым новым выстрелом я все больше и больше ощущал себя маленьким еврейским ребенком Оппенхаймом, пятилетним пацаном, которого я убил последним, я видел как он плачет, как он надрывается, падает на труп своей матери, просит ее подняться, в такие минуты не нужен переводчик, а я по садистски решил оставить его на закуску. Мои товарищи продолжали смеяться. А я убивал, старика, старуху, их невесток, стрелял в убегающего мальчишку, но не попал, а все остальное семейство потеряв чувство самосохранения смирившись с приближавшеейся, с каждой секундой, смертью, так же стояло, ожидая собственной пули, понимали, что все равно я их убью, а если не я, то мои товарищи их расстреляют, и вот теперь я так же стоял и ждал своей очереди, только вот русские солдаты не смеялись, лица их были каменные, жестокие, глаза нас ненавидели, и офицер не смеялся, он почему-то начал плакать, он стрелял и вытирал рукавом своей грязной формы слезы, а потом просто сел на землю и махнул рукой и я почувствовал, что все мы трое, еще не достреленных, останемся жить. Я даже не знаю, откуда появилась эта мысль, но вдруг у меня отлегло от сердца и мои ноги сами собой подкосились...
Русские солдаты начали нас бить прикладами своих автоматов, но я очень хорошо помню, как офицер - еврей, сидел на земле, усыпанной осколками битого кирпича и плакал, стучал рукоятью пистолета по земле и сквозь слезы продолжал говорить на немецком, наверное забыв перейти на его родной язык.
Он плакал и говорил:
- Не помогает, не помогает, не помогает.. Мама, мамочка, мама, я их убиваю, а легче мне не становиться.....
Как видишь, я подолгу сижу здесь и все время думаю только об одном: неужели Бог действительно есть, неужели он отвел мою руку, когда я стрелял по убегающему мальчишке, неужели тогда Всевышнему было угодно спасти ребенка, а через несколько лет Он же отвел руку с пистолетом советского офицера и Ему было угодно спасти мою вонючую задницу? Зачем? А ведь я был в минском гетто, я во многих местах был и где я появлялся, я везде убивал евреев, так зачем же мне оставили жизнь? И именно здесь, у этой могилы я ищу ответа...
В последнее время я думаю об этом все чаще и чаще, мне есть что вспомнить, мне есть над чем задуматься, мне есть о чем поразмышлять, так что, мой милый дурачок, мы будем ездить сюда очень долго, а через некоторое время, вместо тебя, придет такой же глупец как и ты и тоже будет вежлив, даже ласков со мной, будет так же ухаживать и исполнять все, даже самые мелкие мои прихоти
Но я не зря рассказал тебе эту историю во всех ее мерзких подробностях, не зря. И если бы ты был настоящим мужчиной, а не патлатым бесполым существом лево-радикальной ориентации, и по настоящему ненавидел нацизм, то не курил бы ты сейчас свою «травку», а подошел ко мне, вынул бы у меня из под спины мою любимую подушечку и придушил старого эссесовца, потому что я убийца, настоящий маньяк, ненавистник евреев, насильник и преступник, но у тебя, паренек, кишка тонка, ты сейчас докуришь свою папироску и слегка повеселев спросишь меня: «Чего изволите?».
Продолжение следует...
Прочитать сначала:
асть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвертая
Иногда жители большого многоквартирного дома, стоящего напротив еврейского кладбища, могли наблюдать одну и ту же картину: молодой человек заботливо катит перед собой инвалидную коляску, в которой, наверняка, сидел его дедушка. Было видно, как юноша прикладывает некоторые усилия, толкая впереди себя коляску, на которой сидел грузный, старичок, иногда они между собой о чем-то переговаривались но чаще всего по дороге на еврейское кладбище старик молчал. А там, на кладбище, молодой человек подкатывал старика к одной и той же могиле, оставлял у старого надгробного памятника и уходил отдыхать, садился на скамейку, заботливо сделанную работниками кладбища. Ожидая, пока старик его позовет, юноша вставлял себе в уши наушники и несся по волнам современной музыки. Иногда скручивал сигареты и курил с наслаждением и уж совсем редко читал что-нибудь .. Старик же сидел напротив могильного камня, смотрел на него, казалось, со стороны, он засыпал, но проходило несколько часов, он звал юношу и тот катил старичка обратно.
Старик на кладбище появлялся круглый год, в любую погоду. Стояла на улице жара или шел мерзкий дождь, был мороз или дул северный ветер, старик все равно по нескольку часов сидел напротитв одной и той же могилы, а молодой человек его ждал и никуда не уходил.
Со стороны могло показаться, что старичок постоянно вспоминает своих родственников замученных национал-социалистами, не забывает о своих близких, безвременно ушедших, вспоминает и навещает даже тогда, когда перестал передвигаться, а внук – милый мальчик, постоянно заботиться о своем дедушке, помогает ему «встретится» со своими близкими, со своим прошлым.
Но реальность была на много прозаичней.
Молодой человек был всего лишь сотрудником дома престарелых, а старик, которого он постоянно возил в инвалидной коляске – ветераном СС.
Верно лишь то, что старикан действительно каждый раз «встречался» со своим прошлым....
Молодой человек, смотревший за стариком, считал себя пацифистом и оттого вместо военной службы предпочел «альтернативное служение родине». Выбор у мальчишки был большой: поехать волонтером в какую-нибудь страну третьего мира, либо пойти работать в психиатрическую клинику или в дом престарелых, а психиатрических клиник и домов престарелых в каждом городе много. Сумасшедших меньше, чем старичков, но среди старичков достаточно много сумасшедших.
Уезжать молодой человек никуда не собирался, а и его выбор пал дом престарелых, вот ему и достался такой полоумный старик, со своими тараканами в голове....
Ну разве назовешь нормальным человека, который требует пару раз в месяц, а то и чаще свозить его на еврейское кладбище? Разве нормальный человек будет сидеть возле одного и того же надгробия часами? На еврейское кладбище иногда заглядывают жители города. Навестить своих умерших родственников, возле могил прибрать, но чаще на еврейское кладбище приходят из любопытства, а этот старикашка сидит часами возле одной и той же могилы, вздыхает, о чем-то думает, разве такой старик нормален?
Ему не надо ни с кем разговаривать, он вообще забывает обо всем, все время смотрит и смотрит на могилу, иногда он шепчет фамилию, высеченую на гранитном камне. Сначало юношу это удивляло, потом начало раздражать, потом он привык и успокоился, а через некоторое время обрадовался, что ему приходится возиться с этим стариком. Вывезет он его утром, а привезет обратно как раз к обеду, а если днем поедут на кладбище, то возвращаются к ужину, все свое рабочее время одному старику. Другие альтернативщики по дому престарелых носятся, как заведенные: тому старику шахматы принеси, а этому книгу почитай, бабке памперс сменить, а другую старушку покупать, так уж лучше на еврейском кладбище в тишине посидеть, пусть старик сидит себе как можно дольше. Чем дольше он сидит тем меньше работы...
Но иногда бывает очень скучно. Скучно от того, что не захватил с собой никакой книги или журнала, а значит нечего почитать, или же забыл на телефон закатать несколько гигабайт музыки, та что есть уже надоела и слушать не хочется, а на могилы смотреть надоедает. Можно среди могил походить десять минут, ну полчаса, но если это делать постоянно, то можно свихнуться, как этот старичок сидящий у еврейской могилы и что-то шепчущего себе под нос, и что делать в такой момент? Как себя занять? Не с кладбищенскими рабочими разговаривать! Они ведь немецкого толком не знают, да и нельзя людей от работы отвлекать. Их задача содержать кладбище в идеальном порядке. Дорожки должны быть чистые, мусор вовремя убран, там где нужно цветы посажены, да и о чем с этими эмигрантами разговаривать? Рабочие на кладбище - русские евреи, приехавшие в Германию совсем недавно. Все они бывшие инженеры и учителя, музыканты и физики имеют одну общую проблему: они не говорят по немецки. Они просто не в состоянии выучить немецкий язык, поэтому и работают на кладбище за одно евро двадцать пять центов в час.
На русском языке молодой человек не разговаривал, поэтому приходилось маяться томительным ожиданием, проклинать самого себя за забывчатость, а старика, в это время, вообще ничего не волновало, он постоянно смотрел на могилу и что-то шептал себе под нос.
Вот в один из таких дней, когда юноша сосчитал в небе облака, посчитал пролетевшие над кладбищем самолеты, узнал, сколько могил в каждом ряду и все равно не было чем заняться, он набрался храбрости, подошел к старику и спросил его:
- А что мы, собственно говоря, делаем на еврейском кладбище, и кто эти люди, у чьей могилы вы постоянно сидите?
- Кто эти люди? – переспросил старик, подслеповато прищурился и внимательно посмотрел на своего сопровождающего.
-Да, они. Они ваши родственники?
- Нет. – морщинистое лицо старика приобрело страдальческое выражение, - нет, упаси господи.
- Но у вас точно такая же фамилия... Смотрите, тут похоронены Людвиг и Лизхен Оппенхайм , а вы уважаемый, носите точно такую же фамилию, вы Алоиз Оппенхайм. Но если вы не родственники, чего мы сюда все время ездим?
- Я бы тебе рассказал, но тебе оно не надо, я пока буду здесь сидеть ты сможешь выкурить несколько самокруток с марихуаной. Ты что, сегодня не захватил с собой «травку»?
На лице юноши отразилось удивление.
- А ты что думал, я не знаю, что ты куришь марихуану? – Спросил старик.
- А может все таки расскажете, что мы здесь делаем? Сидеть-то вы будете никак не меньше трех – четырех часов, все время будете смотреть на эту могилу. А я вас послушаю, время убьем...
- Убить...
- Что простите?
- Убить, говорю, как же это просто. Убить... Только не притворяйся, что ты не знал, что я служил в СС. Ты парень не плохой, против войны выступаешь, в армию не хочешь, оружие презираешь, а все же приходится тебе ухаживать за старым эссесовцем у которого есть маленькая блажь: он подолгу сидит в своем инвалидном кресле на еврейском кладбище.
- Ну что вы такое говорите..
- Я? Ничего. А ведь ты меня удивляешь, и знаешь почему? – Старикан даже наклонился вперед, чтобы посмотреть в глаза молодого человека, которые ничего кроме брезгливости не выражали. Через пару секунд старикан начал смеяться, но его смех превратился в кашель и он сплюнул желтую макроту на дорожку кладбища. Старику был смешон этот парнишка, его взгляды на жизнь, его отношение к жизни и даже его брезгливость.
- Почему же я вас удивляю? - Все же спросил молодой человек.
- Вот ты ненавидишь фашистов, нацистов, сам говорил, что ходишь на антинацистские демострации, я даже подозреваю, ты говорил мне это специально, - старик улыбнулся своим беззубым ртом, - даже на майские праздники дерешься с неонацистами, но ты лицемер и такие как ты, патлатые придурки, тоже лицемеры, потому что позавчера ты покричал на площади: «Nazi raus!!!», (Нацисты вон!) вчера избил какого-то молодого нациста, а сегодня возишься со старым эссесовцем, попу мне вытираешь, моешь меня, подгузники мне меняешь, кормишь из ложечки, одеваешь меня тепло, когда на улице холодно, за минералкой для меня бегаешь, когда стоит жара, смотришь за мной лучше, чем за своей мамой, переживаешь за меня, чтобы я, не дай бог, не простудился, не заболел, не умер. Но ты ведь ненавидишь фашистов? Что ж ты, амеба безхрибетная, взял бы и перешел от слов к делу, ты слабак и друзья твои слабаки, потому как вы только и умеете что кричать на улицах, бить витрины магазинов да машины, улюлюкая во все горло, переворачивать, ну еше на стенах домов писать антинацистские лозунги, но вы никогда не сможете не то что убить человека, нет, тебе от самой мысли об убийстве блевать хочется, а мне после четвертого или пятого раза блевать уже не хотелось и я убивал, да, да, я убивал, много и часто. Знаешь ли, на войне убивают. Ты спрашиваешь отчего я сижу возле этой могилы?
- Да.
- Просто я лично растрелял большую еврейскую семью с такой же фамилией. Оппенхайм. Понимаешь, лично! Вот этими руками! – Старик с трудом поднял руки и через секунду они безжизненно упали ему на колени... – Понимаешь? Нет, ты молодой дурачок ничего не понимаешь... Я тебе больше скажу. Я убил древнего старика, его жену – старуху, их детей, с женами, их внуков, да, да, - старик говорил «да» протяжно, как будто наслаждался своими собственными словами, - детей убивал. Ты когда нибудь видел, как убивают?
- Только в кино...
- Значит тебе не понять, что значит выстрелить в человека, тебе никогда не увидеть лица тех, кто знает, что в ближайшие минуты их жизнь прервется навсегда, что не будет больше ничего, понимаешь, абсолютно ничего. Человека не будет, останется только его тело, которое сгниет за полгода, если раньше голодные озверевшие крысы это тело не обгладают. Ты видел, как крысы пожирают трупы? Тебе не понять того, как убивать может понравится, какое от этого испытываешь, почти сексуальное, удовольствие. Ты просто жмешь на курок не забывая заглянуть в глаза своей жертве, потому что только настоящий убийца может посмотреть в глаза тому, кого он через секунду убъет. Посмотреть и насладиться. И я смотрел в эти глаза много раз, но когда стреляешь человеку в затылок испытываешь схожие чувства. Ты чувствуешь, как жертва напрягается, как невольно отсчитывает секунды до того момента, как твой указательный палец начинает нажимать на курок. Иногда мне казалось, что приговоренные к растрелу слышали не сам выстрел, а то, как начинал свое движение курок пистолета или автомата, винтовки или пулемета, смотря из чего производился растрел. Жертва, возможно и не желая этого, превращалась в слух, между ней и мною устанавливалась совершенно необъяснимая связь, я еще только принял решение, что вот, пора, прямо сейчас надо выстрелить, а жертва уже дергалась, уже падала, уже начинала орать или резко вздрагивала, но такая необъяснимая связь продолжалась долю секунды, а потом за движением пальца следовали выстрелы и трупы евреев, военнопленных, партизан, но больше всего евреев, валились наземь...
Видишь, сколько много ужасных подробностей из моего прошлого, ты уже наверное и не рад, что спросил меня? А выслушать придеться.
- Лучше бы я и не спрашивал, вы правы. – Эхом отозвался молодой человек, - но все же вас слушать приятнее чем в сотый раз посчитать могилы на этом кладбище. – Юноша поежился, как от холода. Хотя погода в этот день августа стояла достаточно теплая, - Так что там было дальше? - Спросил молодой сотрудник дома престарелых.
- До того, как я попал в Россию, в июне сорок первого года, я даже не представлял себе, что существуют евреи с фамилией Оппенхайм. Я не задумывался над этим. В детстве я знал одного еврея, мальчика, его фамилия была Гронау, вполне такая немецкая фамилия.. Так вот его папаша был чрезвычайно умен, когда фюрер пришел к власти он со всей семьей пербрался в Португалию. Мальчишка всем хвастался, что он переезжает, на берег Атлантического океана...
И я не знал, что смогу встретить однофамильцев в проклятой России, но мало того, евреев, уничтожать которых была моя задача. Искать и уничтожать...
Мы тогда в какую-то украинскую деревню зашли. Бывало в день проедем более сотни километров и ни разу в бой не вступим. Навстречу идут целые батальоны русских солдат, в плен сдаются, нас увидят, руки поднимают, глупо улыбаются, хором орут: «Сталин капут! Сталин капут!». Я помню, видел русских солдат, которые кричали свое «ура», когда наш взвод проезжал мимо. Кричат, руками размахивают, дико улыбаются.... Война такое дело, все что угодно можно увидеть.
Так вот, в одной из деревень я повстречал евреев с фамилией Оппенхайм. А ты знаешь, что такое русская или украинская деревня? Ты когда нибудь видел «хату»? Не видел, ты дурачок, ничего ты не видел, только «Nazi raus!», орать умеешь, и даже представить себе не можешь, что большинство жителей на оккупированной территории спокойно с нами сотрудничало. Их устраивала наша власть. А начиналось все с того, что они в самую первую очередь выдавали нам евреев. И коммунистов конечно выдавали, но в первую очередь евреев, среди коммунистов и свои были: русские, украинцы, беларусы, их было жалко, а вот евреев люди ненавидели так же, как и мы: национал – социалисты. Странное дело, паренек, ты когда-нибудь задумывался над тем, почему в России так ненавидели евреев. И в России и в Германии строили социализм, только мы честно заявляли, что евреи должны быть уничтожены, а в большевистской России все было на много лицемернее, подлее. Внешне все благопристойно, а вот стоило нам зайти в деревню или какой-то город, так сразу нам выдавали всех евреев, нам и разыскивать их не приходилось. Русские, украинцы, сами составляли списки, отлавливали евреев, часто их убивали прямо на месте. Эти русские и укринские убийцы ничем не отличались от твоих бабушек и дедушек, и не надо делать возмущенное личико, мой мальчик, не надо убеждать меня в том, что именно твой дедушка ничего не знал, а твоя бабушка все двенадцать лет национал-социализма прожила с завязанными глазами и с затычками в ушах, мы немцы так же активно искали евреев, ловили их, а потом убивали. Все сказки о немцах, что «мы ничего не знали», специально для таких идиотов, как ты и придуманы. Однако же со мной все понятно и с твоими предками все понятно, но ты мне скажи паренек, за что ты евреев ненавидишь?
- С чего вы взяли? – Возмутился юноша.
- Ну не держи меня за дурака, я хоть и старый, немощный, но голова еще работает, я ведь помню, как ты ходил на демонстрации против оккупации Газы
- Ах, вы об этом. Так мы боремся с сионизмом.
- Идиот ты, и друзья твои идиоты, ты с евреями борешься, ты думаешь русские солдаты когда нас из России гнали, сотнями, тысячами шли на наши пулеметы, боролись против фашизма или против нашего социализма? Я же говорю - нет, они шли убивать немцев, именно немцев, убивать меня, моих друзей, убивать мою сестру, моего отца и мою мать, твою бабку и твоего деда, который тоже был нацистом, я даже не сомневаюсь. А ты выступая против сионизма на самом деле желаешь смерти евреям, ты их ненавидишь так же, как ненавидели их украинцы и русские. Так же, как их ненавидел я или твоя бабка. Ты один из нас...
- Это неправда! – Возмутился юноша.
- А мне, собственно говоря, плевать, как ты это называешь, правда, кривда или еще как, я просто знаю, что я прав. Так ты будешь слушать дальше?
Юноша что-то буркнул себе под нос и старик продолжил свой рассказ:
- Тогда, на Украине, заходим мы в деревню, еще расположиться, как следует не сумели, а люди уже бегут к нам, уже спешат:
- Гер офицер! Гер офицер! Здоровеньки булы, гер офицер! Вон в той хате жиды проживают! Не понимаете? Ну как же это, дорогие товарищи оккупанты, как же, родные, вам объяснить? Ну... Ну... Jude... Да, да! Jude! Ферштейн? – И пальцами тычат в сторону домов.
Вот как ты думаешь те, кто выдавал нам евреев соучастники убийства или нет? Может быть пока мы деревню заняли, пока разобрались, что к чему, эта еврейская семья успела бы сбежать, но русские или украинцы, их трудно различить, позаботились о том, чтобы мы в первую очередь убили евреев. . А они еще не знали, что из себя представляет новая власть, они не видели ни одного приказа об уничтожении евреев, ничего, что могло бы их натолкнуть на мысль, что мы расправимся с евреями, молодые люди, до этого момента вообще, никогда немцев не видели, эти жители питались слухами, и только на этом основании решили расправиться со своими соседями. Но в конце концов, моральнуцю ответственность за убийство евреев несем мы – немцы, а всякие там русские и украинцы, вдруг, ни с того ни с сего, оказались их защитниками. Так вот, эти самые «защитнички» тыкают пальцем и показывают нам где евреи живут Берут под руки, ведут, как дорогих гостей, «жиды» говорят в том доме.. Ты знаешь такое слово «жид»? Я его там, на Украине выучил Хотя для русского человека все равно, как еврея не назови - лишь бы его оскорбить, лишь бы унизить. Заметь мы говорим «Jude», а русские придумали для них обидную кличку: «жиды».
И вот нас ведут к одному дому, показывают на него, пальцами тыкают: там, мол, евреи живут. Ну конечно же мы проверим, раз местное население так сильно настаивает. А это самое население не просто настаивает, оно идет на активное сотрудничество с новой немецкой властью, помогают нам, сами эту еврейскую семью из дома выволакивают: старика, старуху, их детей, внуков, всех: старшему далеко за семьдесят, а младшему наверное года два, не больше. Подзатыльниками, пинками, руганью и кулаком...
Стоят перед нами пятнадцать человек, а я, стою, смотрю на них, мой товарищ, стоит рядом, его потом под Харьковом в сорок втором убили, стоит мой командир, в сорок третьем его партизаны зарезали, возле нас добровольные помошники показывают на еврейскую семью, тычут в них пальцами, кивают головами:
- Вот, господа оккупанты, наше местное жидовье.
А мы смотрим на стоящую перед нами семейку и у них документов спрашивать не нужно, все их еврейство на их же лицах написано, прямо наглядное пособие для школы гитлерюгенда. Их бы сфотографировать и в учебник по расологии. Мне интересно, вот эти, лежащие здесь Оппенхаймы, были так же похожи на ту семью, которую я растрелял или же нет? По ним можно было определить, что они евреи или нет? Помнишь я тебе говорил о еврейском мальчике Гронау? Так вот он на еврея не был похож: белобрысенький такой, никогда бы не подумал, если бы не знал, что он еврей.
Жаль, никогда не узнаю на кого были похожи эти Оппенхаймы, а тогда мне было просто интерсно, я уже до этого участвовал в ликвидациях, правда чаще всего заходишь в село, а у обочины трупы лежат, взрослые, дети, женщины, старики, и услужливый местный житель сообщает:
- Ой, да вы не переживайте, пан офицер, это мы своих, местных жидов постреляли, подарок, так сказать новой власти. Хайль Гитлер, так сказать. Хайль Гитлер!
Мы только и понимаем, что нашего фюрера во все горло вохваляют, но по глазам крестьянина видим, как он заискивает, как он хочет понравиться нам, немцам,.
Стоим мы, смотрим на евреев, к нам мои камрады подходят, такие же, как я, солдаты СС, а местные что то говорят и тут я слышу свою фамилию. Я смотрю на крестьянина, который назвал мою фамилию и переспрашиваю его:
- Was? Was hast du gesagt? (Что? Что ты сказал?) – А сам удивляюсь, откуда он меня может знать.
- Опенгайм говорю, это наш местный жиденыщ Опенгайм, а это его сыновья с невестками, вот эти, - показывает он пальцем на несколько человек еврейской семьи, - сбежали от вас, дорогие господа, к папашке, значит к своему, сапожнику, приблудились, но не вышла жидам форта, не повезло, к счастью, не повезло... А вот этот, показывает он на другого еврея, - учитель в нашенской школе, учил наших сорванцов немецкому языку. Ферштейн? Как будто знал, что вы придете, правильному языку учил, жиденыш. Он вобщем-то человек не плохой, но от него за версту еврейством воняет... Ферштейн, товарищ немец?
- Ich habe dich nicht verstanden! (Я тебя не понимаю!)– Я начинаю закипать и тут еврей, молодой мужчина, стоявший напротив меня. за чью руку держалась женщина, заговаривает со мной на чистом немецком языке. Все переводит. Понимаешь, нет? Эти русские или украинцы, настоящее быдло, ненавидят евреев но только еврей во всей деревне знал немецкий язык, жалко мы это поняли после того, как я его пристрелил. А ведь он мог пригодиться, на некоторое время, поработать переводчиком, так вот этот самый однофамилец оказался учителем немецкого языка, и он мне все перевел, понимаешь, дословно. И самое главное, что стоявшие передо мной евреи носили туже фамилию, что и я - Оппенхайм. Ух! Какой здесь поднялся смех, все мои сослуживцы смеялись до икоты, до колик в животе.
- Эй, Алоиз! Это случаем не твои родственники?
- Ты признайся, признайся честно, где ты купил свидетельство о пренадлежности к арийской расе?
- Алоиз, скажи честно, это твой дедушка? Может твой папашка блудный сын? Или твоя мама сбежала от слишком строгого папочки и решила порвать с еврейством, а ты, бедненький Алоиз, не знал этого?
- Встретились два Опенхайма! Алоиз, ты встань вместе с этой семейкой мы тебя сфотографируем, а потом по всему рейху разошлем фотографии... Ха! Ха! Ха!
- А мы и не знали, что ты еврей, Алоиз! Ха! Ха! Ха! Ты сними штаны мы проверим, вдруг ты тоже обрезаный.
Боже, как я возненавидел этих своих однофамильцев, если бы ты только знал. Именно из за них ко мне прицепилась кличка «Jude», Потом, надо мной все время издевались. После каждой ликвидации меня подкалывали: « Hey, «Jude»! Wie viele Juden hast du heute getötet?» (Эй, Еврей! Сколько евреев ты сегодня убил?) Всю войну я прожил с этой проклятой кличкой. Я убил много людей, очень много, нет, я поправлюсь и не буду перед тобой лукавить, я убил много евреев, очень много, но никогда не думал, что мне придется носить такую позорную кличку. Даже после войны, когда мы собирались на встречах однополчан, увидев меня, комераден всегда радостно говорили:
- Смотрите кто пришел! Еврей Алоиз Оппехайм, собственной персоной!
А тогда я до того был взбешен, что даже не заметил, как в моей руке оказался пистолет. Я поднял руку с пистолетом и не задумываясь выстрелил еврею, который знал немецкий язык, прямо в лицо. Пуля угодила ему в правый глаз. Я нажимал курок пстолета и стрелял уже в труп и все время повторял:
-Oppenhaim ist ein deutscher Name! Oppenheim ist ein deutscher Name! Oppenheim ist ein deutscher Name. (Оппенхайм – это немецкая фамилия!)– Патронов уже не было, а я все нажимал курок и нажимал.
Мои товарищи на какой-то момент были поражены происходящим, они не ожидали, что я начну стреять, наступила тишина, евреи были шокированы тем, что я застрелил двух человек, вместе со знатоком немецкого я пристрелил и его красавицу жену. Он когда падал потянул ее за собой, а я стрелял не замечая куда, а когда остановился, то увидел два трупа лежащие передо мной... Наши добровольные помошники не ожидали такой развязки, кто-то из них тут же и проблевался, Несколько мгновений была абсолютная тишина но через секунду мои комераден ржали, как лошади:
- Nein, sehen Sie! Unglaublich! Oppenhеim hat Oppenheim erschossen! (Посмотрите! Невероятно! Оппенхайм пристрелил Оппенхайма!) – Им было смешно.
- Nehmen sie Alois seine Pistole ab. Vielleicht erschießt er sich. Er heißt doch auch Oppenheim. (Заберите у Алоиза пистолет, вдруг он в себя выстрелит, он ведь тоже Оппенхайм!!! Ха! Ха! Ха!)
Мои друзья смеются, а местные мальчишки уже побежали по деревне, что-то кричали, но я подозреваю, что созывали всех посмотреть, как немцы убивают проклятых жидов.
А я их действительно убивал, одного за другим, , я выхватил автомат у своего товарища и поливал эту семейку свинцом, убивая одного за другим. Повезло только одному мальчишке, он скрылся, успел убежать, всех остальных я пристрелил там же во дворе хаты.. . А пока я с ними расправлялся, жители этой деревни уже начали выносить еврейское имущество, ругааясь между собой по поводу того, кому что достанется. На ступеньках дома они устроили потасовку и нашим солдатам пришлось всех разогнать... Возле дома так и остались валяться посуда и стулья, стол и какие-то тряпки...
Я убивал евреев и не предполагал, что через несколько лет сам окажусь в таком же положении. Когда вместе с другими солдатами своего взвода попал в плен в апреле сорок пятого года. Если русские солдаты в начале войны с большим удовольствием сдавались в плен, то я не помню ни одного немца, который бы хотел без боя сдаться русскому солдату, я не знаю ни одной воинской части или подразделения, которое в полном составе сложило бы оружие, потому что сдаться означало только одно – погибнуть, если не сразу, то в Сибири, в концентрационных лагерях, поэтому мы предпочитали сражаться до конца, но ты не думай, я не такой герой, как может показаться на первый взгляд, когда у меня был выбор поднять руки или пустить себе последнюю пулю в рот, я поднял руки и как пароль с трудом выдавил из себя:
- Гитлер капут.
Бой закончился, а нас пленных, выстраивают в один ряд. Нас стоит человек двадцать пять, все оборванные, чумазые, много раненых, уставшие от многочасового боя, голодные, мы стоим под хорошей охраной, а перед нами, прихрамывая на перевязанную ногу, ходит такой же грязный, в разорванной форме, молодой советский офицер. Ему было лет тридцать не больше, он ходит и на немсецком языке нам говорит:
- Вы понимаете эссесовское гавно, что я еврей? Ты понимаешь это? – подходит он к моему однополчанину, который еще вчера из своего пулемета накосил целое кладбище русских солдат.
- Понимаешь ты, сукин сын?
- Ja – отвечает тот.
- Ну конечно ты понимаешь скотина, конечно понимааешь. – Офицер достал пистолет и тут же выстрелил немецкому солдату в голову.
Труп еще не успел упасть на землю, а офицер уже пошел вдоль нашей колонны и на ходу говорит:
- Это вам, суки, за мамочку. А семья у меня была большая, если всех сосчитать, что в минском гетто пропали, то больше сорока человек набереться, так что вы все сейчас в расход, ублюдки, пойдете.. Я вас, собак поганых, четыре года убивал в бою, но мстить за смерть близких надо именно так.
Он остановился возле моего соседа и сказал:
- А это за моего дедушку.. – И снова выстрелил.
Я уже думал, что следующим буду я, но офицер пошел в противоположном от меня направлении, и я честно скажу впервые за много месяцев помянул бога, что даст мне возможность пожить еще немного, что следующим погибну не я, а мой товарищ, который еще вчера прикрывал мне спину, а офицер стрелял моим сослуживцам в головы, в сердце, в грудь. Он стрелял и как бы между прочим говорил, что остановится только тогда, когда убъет десяток немцев за каждого члена своей семьи сгинувших в минском гетто. Всего-то осталось чуть более полусотни немцев отправить на тот свет.
Закончилась одна обойма в пистолете, он вставил другую, а мы стоим, понимаем, что все, конец, смерть пришла в лице этого еврея, который вместе со своими солдатами только что выиграл многочасовой бой, ведь не дернешься, подчиненные этого еврея нас все равно пристрелят, а будешь стоять на месте - все равно пулю получишь, Ты не можешь себе представить, как мне тогда было страшно и от страха этого я впервые за всю войну обмочился, а ведь многие из тех, кого я убивал не только мочили свои штаны, а во мне это вызывало смех и какое-то дикое веселье, убийство превращалось в игру, где я устанавливал правила, и вот теперь я сам был объектом чужой игры, по моим ногам текло, а я не чувствовал ничего, не слышал ничего кроме выстрелов и шагов, я ничего не мог видеть, кроме того, что офицер постепенно приближается ко мне и с каждым новым выстрелом я все больше и больше ощущал себя маленьким еврейским ребенком Оппенхаймом, пятилетним пацаном, которого я убил последним, я видел как он плачет, как он надрывается, падает на труп своей матери, просит ее подняться, в такие минуты не нужен переводчик, а я по садистски решил оставить его на закуску. Мои товарищи продолжали смеяться. А я убивал, старика, старуху, их невесток, стрелял в убегающего мальчишку, но не попал, а все остальное семейство потеряв чувство самосохранения смирившись с приближавшеейся, с каждой секундой, смертью, так же стояло, ожидая собственной пули, понимали, что все равно я их убью, а если не я, то мои товарищи их расстреляют, и вот теперь я так же стоял и ждал своей очереди, только вот русские солдаты не смеялись, лица их были каменные, жестокие, глаза нас ненавидели, и офицер не смеялся, он почему-то начал плакать, он стрелял и вытирал рукавом своей грязной формы слезы, а потом просто сел на землю и махнул рукой и я почувствовал, что все мы трое, еще не достреленных, останемся жить. Я даже не знаю, откуда появилась эта мысль, но вдруг у меня отлегло от сердца и мои ноги сами собой подкосились...
Русские солдаты начали нас бить прикладами своих автоматов, но я очень хорошо помню, как офицер - еврей, сидел на земле, усыпанной осколками битого кирпича и плакал, стучал рукоятью пистолета по земле и сквозь слезы продолжал говорить на немецком, наверное забыв перейти на его родной язык.
Он плакал и говорил:
- Не помогает, не помогает, не помогает.. Мама, мамочка, мама, я их убиваю, а легче мне не становиться.....
Как видишь, я подолгу сижу здесь и все время думаю только об одном: неужели Бог действительно есть, неужели он отвел мою руку, когда я стрелял по убегающему мальчишке, неужели тогда Всевышнему было угодно спасти ребенка, а через несколько лет Он же отвел руку с пистолетом советского офицера и Ему было угодно спасти мою вонючую задницу? Зачем? А ведь я был в минском гетто, я во многих местах был и где я появлялся, я везде убивал евреев, так зачем же мне оставили жизнь? И именно здесь, у этой могилы я ищу ответа...
В последнее время я думаю об этом все чаще и чаще, мне есть что вспомнить, мне есть над чем задуматься, мне есть о чем поразмышлять, так что, мой милый дурачок, мы будем ездить сюда очень долго, а через некоторое время, вместо тебя, придет такой же глупец как и ты и тоже будет вежлив, даже ласков со мной, будет так же ухаживать и исполнять все, даже самые мелкие мои прихоти
Но я не зря рассказал тебе эту историю во всех ее мерзких подробностях, не зря. И если бы ты был настоящим мужчиной, а не патлатым бесполым существом лево-радикальной ориентации, и по настоящему ненавидел нацизм, то не курил бы ты сейчас свою «травку», а подошел ко мне, вынул бы у меня из под спины мою любимую подушечку и придушил старого эссесовца, потому что я убийца, настоящий маньяк, ненавистник евреев, насильник и преступник, но у тебя, паренек, кишка тонка, ты сейчас докуришь свою папироску и слегка повеселев спросишь меня: «Чего изволите?».
Продолжение следует...
Прочитать сначала:
асть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвертая